Воображение
Понятие «воображение» используется в самых различных смыслах. Разброс его толкований колеблется в диапазоне от чего-то фиктивного, в принципе не могущего претендовать на реализацию в действительности, эмпирического, до научного воображения, имеющего конечной целью воплощение результатов в чувственно воспринимаемом мире. Такая полисемантичность связана прежде всего с особенностями функционирования воображения в различном контексте, поэтому вряд ли уместно вести речь о неком едином и универсальном горизонте его применения и толкования. Следует также иметь в виду, что данная констатация вовсе не исключает и наличие общих, родовых черт воображения. В ситуациях повседневности воображение зачастую может быть синонимично грезам «сладкой мечтательности», то есть эмоционально-образному представлению ситуации, как правило, с положительным, желательным содержанием. Но деятельность воображения может и не иметь прямой аксиологической загруженности, когда оно функционирует в сфере рационального и контролируется правилами логики или методологии соответствующей научной дисциплины.
Следует также различать воображение как познавательную способность и воображение или воображаемое (точнее было бы сказать воображенное) как результат деятельности данной способности. К этому нужно добавить и различие между продуктивной и репродуктивной деятельностью воображения. В первом случае речь идет о принципиально новых объектах, которых в сознании ранее не было. Во втором —мы имеем дело с такими объектами, которые так или иначе уже существуют в сознании и просто воспроизводятся. В совокупности это может быть названо миром воображения или воображаемым (воображенным) миром.
Воображение как продуктивная способность, а именно она привлекает наибольшее внимание ученых, предстает как процесс конструирования идеальной действительности, размыкания зоны «здесь и теперь», уход из нее в «квази-предметный» мир. Такое воображение есть альтернатива тому, что выражено и осознано как настоящее и привычное. Это —путь, на котором, несколько перефразируя Ницше, можно сказать, что предпочтение отдается не пригоршне достоверности, а возу возможностей. Конечно, это всегда выход за пределы существующих смыслов, то, что делает странной текущую действительность е ее целями и устремлениями. Можно сказать, что в данном аспекте способность воображения указывает на нехватку, неполноту бытия субъекта воображения или на пресыщение формой бытия, усталости от ее монотонной повторяемости. Но нехватка, дефицит бытийности содержат в себе стремление (по крайней мере, возможность) изжить свои собственные пределы в актах воображения. В этом смысле воображение компенсирует дефицит экзистенциальности. Поэтому сам выход за пределы естественного и привычного может быть рассмотрен как актуализация потенций интенсивности жизненной силы, как избыток и бьющая через край энергетика, которая никогда не может успокоиться в пределах уже обретенных смыслов.
Таким образом, продуктивная способность воображения амбивалентна, она фиксирует недостаток бытийности, ее тесноту и одновременно содержит в себе силы для ее преодоления. В самом деле, воображение как одна из познавательных способностей вплетено в широкое и фундаментальное отношение человека — мир его жизни, мир его социокультурного бытия. Не случайно в русском языке существуют устойчивые обороты со словом «воображение» типа «сильное», «слабое», «богатое», «бедное», «жалкое», «больное», «здоровое», даже «безумное» воображение и т. п. Подобные обороты можно рассматривать не только с позиций филологии или в качестве симптомов регистрации психической немощности пациентов с позиций клинической психологии, но и как экзистенциалы, формы и способы жизненного мира человека. Поэтому воображение может предстать в виде оптики самой жизни, характеризуя упадок или подъем жизненных сил человека, а тем самым и перспективы его индивидуального и социального бытия.
В контексте онтологии и теории познания воображение может быть зафиксировано в качестве соперника естественной установки которая рассматривается как способ до- и вне-рефлексивного бытия человека, т. е. прямого и непосредственного восприятия реальности, вне какой-либо ее проблематичности. В истории философии достаточно широко представлены и варианты критики естественной установки, в результате которой уже не приходится говорить о реальности как таковой вне ее загруженности сознанием субъекта. В указанном случае действительность чувственности возможна только через интерпретацию, придание смысла воспринимаемому. Поэтому, казалось бы, одно и то же «объективное» событие предстает разным в различных смысловых прочтениях, что не только делает возможным появление многообразных реальностей, но и создает условия для взаимонепонимания и конфликтов. Такая зависимость от исходной понятийной, мировоззренческой, методологической и —шире —жизненной базы данных размывает условия не только для отыскания, но и для существования единой истины, порождая принципиальные расхождения между многообразными мирами. Продуктивное воображение как уход от «объективной реальности» (это понятие при всей его относительности и условности тем не менее следует сохранить, иначе очень трудно вообще проводить какие-либо дистинкции для различного контекста понятия «реальность») всегда есть способ ее искажения в качестве одного из возможных вариантов преодоления сего дня, временности здесь-бытия.
Несколько слов следует сказать и о месте воображения среди других способностей познания, а также о его объектной области или области оперирования. Относительно места, как представляется, ведущей является тенденция, согласно которой воображение есть одна из самостоятельных познавательных способностей, не сводящаяся непосредственно ни к чувственности, ни к рассудку. Например, по Декарту, «воображать означает не что иное, как созерцать форму или образ телесной вещи»2. В этом с ним согласен Кант: «Воображение есть способность представлять предмет также и без его присутствия в созерцании». Гегель предпочитает говорить о «силе воображения» как о ступени развития представления, замечая, что «она вообще есть то, что определяет образы»4. Гуссерль также подчеркивает самостоятельность воображения, которое наряду с чувственностью непосредственно дает индивидуальную сторону объектов. Универсальные же характеристики объектов «схватываются» рациональным образом при помощи интеллектуальной интуиции. Тем не менее провести строгую границу между этими способностями достаточно сложно. Дело в том, что в обоих случаях мы имеем дело с объектами сознания, и отличить, являются они результатом воображения или интеллектуальной интуиции, можно, видимо, только по особенностям процедур (схем) оперирования с объектами, о чем, в частности, свидетельствуют примеры из истории философии.
Так, в концепции Декарта объектами оперирования воображения служат образы телесной вещи, что и отличает эту способность от мышления как способности оперирования понятиями. «Мысль, когда она постигает, некоторым образом обращена на самое себя и имеет в виду одну из присущих ей самой идей; когда же мысль воображает, она обращена на тело и усматривает в нем нечто, соответствующее идее — умопостигаемой или же воспринятой чувством»5. В концепции Канта воображение применяет категории рассудка к данным чувственности, делая возможным осуществление категориального синтеза. При этом Кант отмечает, что способность воображения «зависит от рассудка, если иметь в виду единство ее интеллектуального синтеза, и от чувственности, если иметь в виду многообразное (содержание) схватываемого»6. Как видно, Кант не проводит резкой грани между способностями воображения, чувственностью и рассудком, подчеркивая их взаимосвязь.
Гегель пишет о трех функциях силы воображения: воспроизведении, ассоциации и, наконец, символизирующей и означающей. Первый момент он называет формальным, отмечая, что хотя «воспроизводимыми могут быть и чистые мысли, но сила воображения имеет дело не с ними, но лишь с образами». При этом воспроизведение образов осуществляется произвольно, без помощи непосредственного созерцания. В качестве ассоциативной способности, сила воображения предстает «как подведение единичных представлений под всеобщие»8. На уровне символов интеллект представляет собой относительно свободную деятельность «символизирующей фантазии», которая выражает всеобщие представления, обращаясь только к таким чувственным данным, которые соответствуют «определенному содержанию всеобщего, подлежащего оформлению в образах»9. Знаковая же деятельность воображения заключается в том, что на этом уровне всеобщее представление освобождается от содержания образа и «становится чем-то созерцаемым в произвольно избранном им внешнем материале».
В феноменологической концепции Э. Гуссерля этот вопрос решается на иных основаниях. По мнению Гуссерля, «полагать, что восприятие (и соответствующим способом любое иное созерцание вещи) не достигает самой вещи — принципиальная ошибка. Вещь будто бы не дана в себе, в своем бытии в себе. От любого сущего будто бы неотделима принципиальная возможность попросту созерцать таковое и в особенности воспринимать его в адекватном восприятии, дающем таковое помимо всякого опосредования „явлениями"». Таким образом, отмечает современный исследователь данного направления Я. А. Слинин, «воображение дает сами объекты, а не их образы», ибо в результате феноменологической редукции весь трансцендентный мир выносится за скобки и субъект не имеет никакого дела с объектами этого мира. Остается только мир интенциональных объектов, имманентных познающему сознанию. Такой подход позволяет избежать удвоения мира объектов, неизбежно возникающего при различении «реальных» объектов и их психических образов, хотя, как представляется, доминирующей и на сегодняшний день является концепция разделения предметов и их образов.
Возникают вопросы: способно ли воображение в своей продуктивной функции создавать собственную область без обращения к чувственности или рассудку или же оно только оперирует, различным способом комбинирует их данные? Другими словами, является ли область воображения не просто какой-то иной по отношению к чувственности и рассудку, а самодостаточной, или она, по сути, не выходит за указанные пределы чувственности и рассудка, поскольку оперирование чувственными объектами есть зона чувственности, а оперирование объектами рассудка — сфера рассудка? Эти вопросы связаны с достаточно устойчивым языковым оборотом об «игре воображения». В чем, собственно, может состоять эта игра, осуществляется она по четко зафиксированным правилам рассудка, спонтанности чувственности? Или же, напротив, «игра воображения» предполагает изрядную долю неожиданности, непредсказуемости его хода и получаемых результатов? Может быть, продуктивное воображение только «запускает» бытие другого, которое начинает действовать согласно особенностям соответствующих познавательных способностей, не подчиняющимся намерениям своего творца? И, наконец, возникает вопрос: необходима ли некоторая исходная база данных, при существовании которой только и оказывается возможной деятельность воображения, или оно работоспособно всегда, безотносительно к величине исходной информации? В предельно заостренном виде эта формулировка сводится к вопросу о возможной деятельности воображения при нулевой базе внешних для него данных. Иначе говоря, в состоянии ли воображение творить из «самого себя» и быть единственной причиной и Источником своих собственных продуктов деятельности, черпать все из своей богатейшей виртуальности, а не просто обеспечивать или обслуживать чувственность и/или рассудок?
Я. А. Слинин в уже цитированной работе пишет: «Что касается продуктивной деятельности воображения, то похоже, что она сводится к комбинированию. Издревле существует убеждение в том, что в отличие от чувственного восприятия воображение не способно дать ничего абсолютно нового. Оно может лишь по-разному комбинировать уже известные детали». Несомненно, это серьезное и аргументированное положение. Однако не очень понятен тезис автора о том, что воображение является непременным участником конституирования любого вида объектов, в том числе и тех, которых прежде никто не видывал и ничего не слыхивал о них, ибо «фантазируя или изобретая, я всегда имею возможность измыслить нечто никем не виданное и не слыханное». Возможно, что здесь Я. А. Слинин специально использует термин «измыслить», который указывает на сферу рационального, и только в ней возможны принципиально новые объекты, чем она и отличается от деятельности продуктивного воображения. Но, судя по всему, это не так, ибо, по его мнению, «никакое воображение не может дать таких совершенно новых и неожиданных объектов, какие то и дело предоставляются нам чувственным восприятием». Получается, что только чувственное восприятие способно получать новые объекты, но не воображение. Поскольку же, продолжает Я. А. Слинин, умозрительное знание (интеллектуальная интуиция) может начать действовать только после того, как накоплено достаточное количество чувственных данных, то вывод об изначальной зависимости всякого знания от чувственного опыта оказывается неизбежным. Данное резюме представляется слишком категоричным хотя бы потому, что предполагается (вольно или невольно) некоторая временная последовательность: сначала чувственность сама по себе, а потом, когда накоплено «достаточное» количество ее данных (не очень понятно, кто или что определяет меру достаточности), наступает пора деятельности умозрения. Далее, невольно закрадывается мысль о том, что интеллект не самодостаточен, то есть в принципе не может создавать свои собственные объекты. И, наконец, трудно представить себе фантазию или процесс изобретения в качестве простой комбинации ранее известных объектов чувственного восприятия и ограничить только этим способность продуктивного воображения.
В традициях классической философии принято считать, что на путях воображения рождается абстрактное мышление как отрыв и задерживающая фиксация какой-то одной стороны чувственно-конкретного мира. Абстрагирование всегда есть отвлечение какого-то фрагмента, части эмпирического и удержание ее в своей особенности. Сам отрыв невозможен без способности воображения. Только в воображении можно представить себе существование изолированных сторон непосредственно целого. Чувственное препарируется и предстает в виде набора абстрактных элементов, что означает его гибель в прежнем виде. Поэтому в результате своей деятельности воображение может как привести к миру иллюзий, пустых и вздорных вымыслов и оксюморонов, так и содействовать созданию мира респектабельных научно-теоретических сущности, мира научных понятий. Да, мысль может потеряться в сфере воображаемого, даже перестать быть собой. Она знает об этом и не случайно стремится в сферу всеобщего и необходимого. Тенденция к целостности спасает ее как мысль, не позволяет ей остановиться и успокоиться во множестве разрозненных единичности, бессвязных и бессмысленных. Но ведь сама связь различных абстракций может предстать некоторым целостным единством опять-таки на основе деятельности продуктивного воображения. Речь идет о самом умении вообразить хотя бы возможность этой связи или целостности, не подменяя, разумеется, функций продуктивной деятельности интеллекта. По замечанию С. С. Гусева, «человеческое воображение создает и использует множество объектов, степень упорядоченности которых значительно выше, чем у тех, с которыми люди сталкиваются в своей предметно-практической деятельности».
Конечно, следует различать особенности функционирования способности воображения, скажем, в научном познании и художественном творчестве. В первом случае воображение ориентировано на особенности соответствующей научной области, так или иначе оперирует или оппонирует в зоне уже существующих понятий и научных приемов. Например, Декарт следующим образом вводит нас в мир своего воображения: «Отрешитесь на некоторое время от этого мира, чтобы взглянуть на новый, который я хочу на ваших глазах создать в воображаемых пространствах». Слово «отрешитесь» используется здесь в смысле забудьте о существовании привычной картины мира, сделайте эту концептуальную модель недействительной. Чтобы не запутаться в бесконечности воображаемых пространств, он предлагает представить, что Бог заново создает знакомый нам мир. Причем создает его так, что в нем нет пустоты, он сплошь заполнен материей. Конечно, добавляет мыслитель, «наше воображение может простираться до бесконечности, но, чтобы не предполагать бесконечной эту новую материю, мы можем все-таки допустить, что она заполняет пространства, превосходящие все то, что может представить наше воображение», а потому «не будем давать простора нашему воображению, а нарочно удержим его в некотором определенном пространстве, не превосходящем, например, расстояние от Земли до главных звезд неба», хотя эта материя простирается далеко за данные пределы. Но, считает Декарт, «гораздо приличнее и лучше полагать границы нашему мышлению, нежели ставить пределы творениям Бога».
Итак, хотя в принципе для воображения нет ограничений, но это не означает, что можно и нужно измышлять все, что угодно и как угодно. Вовсе нет. В частности, Декарт наделяет материю только такими качествами, которые, как он замечает, могут быть ясны и понятны каждому с очевидностью. «Идея материи содержится во всем том, что может представить наше воображение, и вы должны ее обязательно усвоить, если хотите вообще что-нибудь представить». Язык, фиксирующий создание новой модели материи, изобилует оборотами, адекватными деятельности способности воображения. К ним относятся выражения типа: «Предположим, что... », «Представим, будто... », «Допустим, что... », «Представьте себе, что... » и т. п. Достаточно трудно опять-таки отличить, фиксируют ли подобные языковые обороты сами по себе сферу собственно рассудка или чувственного воображения. Это можно сделать только в определенном контексте. Ясно, что Декарт пишет о понятиях «материя», «атом», «тело», «плотность» и т. п., уже вошедших в состав научного знания и представить которые на чувственном уровне невозможно. Это и есть деятельность интеллектуальной интуиции, дающей, как укажет Гуссерль, универсальные характеристики объектов.
Но воображение может функционировать и на путях тотального отрицания уже известного, например, тогда, когда рождаются понятия типа «антимир», «антиматерия», «антивещество» и т. д. Отрицание не есть комбинация существующего, оно есть делание «ничем» существующего, переворачивание привычного и правдоподобного, фиксирование перевертышей вещей и понятий, признанных как известное. И, напротив, делание действительными свойств, отсутствующих или противоположных исходным данным. На этих путях «конструируются образы не столько „возможного", сколько скорее „невозможного" мира. Но без них не удается создать более-менее целостную картину мира, соответствующую имеющимся в распоряжении людей знаниям».
Примерно также работает воображение в ситуации переоценки ценностей. Это ситуация осознающего себя бытия в модусе нехватки и протеста. В качестве примера можно вспомнить о деятельности киников, которые в пику бытию гражданина Афин предлагали статус космополита, гражданина воображаемого мира, в котором нет нужды в признании этого гражданства другими. На этих путях возникла социальная утопия, которая, по определению Л. Сарджента, есть «подробное и последовательное описание воображаемого, но локализованного во времени и пространстве общества, построенного на основе альтернативной социально-исторической гипотезы и организованного — как на уровне институтов, так и человеческих отношений — совершеннее, чем то общество, в котором живет автор». Воображаемый социальный мир должен подчиняться некоторым базовым установкам, отсутствующим в исторической действительности, например должно выполняться требование справедливости, понимаемое как занятие человеком своим и только своим делом (Платон).
Понятно,, что для мира, полученного в результате деятельности продуктивного воображения, не подходит классическое определение истины как соответствия суждения действительному положению дел, ибо этот мир создан воображением на путях ухода и искажения «объективной» действительности. И здесь несколько слов следует сказать о силе или могуществе воображения. Воспользуемся определением Канта, который писал, что «могущество — это способность преодолевать большие препятствия. Оно называется властью, если преодолевается сопротивление того, что и само обладает могуществом. Могущество или способность означают не просто потенциальную возможность, но прежде всего силу, способную претендовать на реализацию своей позиции. Применительно к воображению это означает, что воображенный мир получает статус единственно подлинного. Воображение преодолело сопротивление привычного. Неважно, будет ли привычное квалифицироваться на уровне чувственности или рассудка. Главное в том, что могущество воображения оказывается властью, ибо оно преодолело могущество непосредственности.
Получается, что в воображаемом мире критерием является только субъективное сопоставление «желаемого» в воображении и того, что вообразили, а истиной будет то, что Я признаю за таковую и могу опредметить. Но ведь это будет уже другой мир. Истина конструируется, она не есть больше вариант соответствия суждения действительному положению дел, ибо само положение дел конструируется. «Вы, весь мир, убедитесь, что мы были правы!» Конечно, убедимся, если Вы сделаете ситуацию такой, чтобы она соответствовала Вашему воображению, а мы будем вынуждены считаться с этой действительностью, потому что Вы преодолели сопротивление нашего могущества. Я так вижу, Я так воспринимаю, усматриваю связи, интерпретирую, придаю смысл событиям... Почему Я должен больше полагаться на Ваше видение? В результате может получиться Достаточно напряженная ситуация, когда, например, на место права, добра и красоты, которые сообществом толкуются примерно одинаково, придет самомнение и власть в вышеуказанном смысле. Многообразие воображаемых миров науки, культуры, религии, политики и так далее, в каждом из которых будет стремиться к торжеству такое Я, неизбежно приведет либо к глобальному тоталитаризму, либо к распаду единого мирового коммуникационного пространства со всеми вытекающими из этого-последствиями.
Г. П. Любимов
