Гора Арабика в Абхазии
Горный массив Арабика является частью Гагрского хребта, входит в состав Гагрского и Гудаутского рнов Абхазии, занимая территорию в 540 кв. км. На севере и северо-западе его границей является р. Хашупсе со своим правым притоком р. Жеопсе; на северо-востоке его ограничивают истоки рек Сандрипш и Гега; восточной границей является р. Бзыбь с впадающей в неё р. Гега. На юге Арабика вплотную выходит к Чёрному морю. Высочайшая вершина массива — пик Спелеологов (2757,6 м), названа в 1962 г. грузинскими спелеологами.
Гора Арабика, давшая название всему массиву, имеет высоту 2656,6 м. Арабика сложена известняками разных периодов, изобилует пещерами, развит карст. Две шахты массива входят в десятку глубочайших пещер мира, при этом пещера Крубера-Воронья (1710 м) является самой глубокой, пещера Сарма (1530 м) шестая в мире по глубине. Сколько-нибудь серьёзные спелеоисследования массива начались в 1960 г. под рук. Т.Кикнадзе.
Изумительная погода устанавливается на Арабике в середине августа. В сочно-голубом небе светит яркое солнце. Оно настолько выбеливает известняк, что на камни без тёмных очков невозможно смотреть: глаза слепит. Где-то высоко-высоко, намного выше окрестных пиков, застыли редкие перья облаков. Лёгкий ветерок будто бы гладит, ласкает кожу, принося с собой едва заметную прохладу. Ночью же словно попадаешь в иной, неземной мир. Чёрное и, несмотря на свою черноту, прозрачное небо усыпано мерцающими звёздами, словно бисером. Млечный путь — вот он, рядом, так и хочется потрогать руками.
Серебристо-чёрный ковёр неба не расплывается по краям в мутной кромешной темноте, как это происходит на равнине, а плавно перетекает вниз, почти к самым ногам. Только цвет искрящихся точек становится немного зеленоватым. Это тысячи светлячков на травянистых склонах сливаются со звёздами. Тишина стоит такая, что звук собственного сердца мешает её слушать. ...Вечерело. Время неумолимо клонило уставшее за день солнце за уже потемневшие вершины. Присев на камень, я отдыхал около пастушьего балагана на границе леса над урочищем Дзоу.
Экспедиция в пещеры закончилась, и нам предстояло сделать последнюю тяжёлую работу: донести себя и свой груз до берега моря. Около балагана возился пастух Миша. Ему около 60-ти, но он ещё достаточно бодр, и управляется с коровами не хуже молодого. Для абхаза Миша довольно высокого роста, сухощавый, слегка сутулый, со смуглым, задубевшим от горного солнца лицом, которое сплошь заросло густой серебристой щетиной. Мы с ним, как и с его товарищем горбуном Васико, знакомы уже давно. Они здесь каждое лето пасут своих коров, а мы каждое лето приходим сюда находить и исследовать пещеры. Миша неразговорчив.
Вот и сейчас мы поговорили минут пять, и он отправился заниматься своими делами. Вдруг из-за леса показалась фигура человека. В горах всё происходит вдруг. Вдруг среди солнечного дня налетит шквал с дождём и градом, повалит несколько десятков деревьев, укроет белым крошевом землю, и так же вдруг исчезнет, будто ничего и не было. Или, к примеру, идёт человек среди каменистого безмолвия и неожиданно пропадает. А потом вдруг появляется, но совсем не там, где его ожидаешь увидеть. Человек приближался, и я узнал в нём Феликса. Феликс замечательный охотник, знает здесь все потаённые уголки. Ему точно известно, сколько коз ходит в горах и сколько в лесу медведей, где водятся волки, а где их появления можно не опасаться.
У Феликса совершенно необыкновенное ружьё: приклад и ложе от мосинской винтовки, длинный нарезной ствол от ручного пулемёта Стечкина, а затвор от карабина Симонова. Как он смог совместить это всё, трудно представить, но я сам держал в руках это чудо изобретательности. Кстати сказать, стреляло оно отлично. Феликс показывал мне точку, с которой он завалил медведя — расстояние по прямой не меньше километра. Охотник шёл тяжело, расчётливо ставя ноги. Видно было, что он устал. На его плечах лежала подстреленная козочка. Своё ружьё он тоже положил за голову, повесив на него кисти рук.
Миша, увидев Феликса, направился ему навстречу. Шёл неторопливо, с достоинством, словно бы исполняя какой-то обряд. Они встретились. Миша обнял Феликса и троекратно прижался к нему своей небритой щекой. Действительно, это был некий горский ритуал. Вообще здесь в горах к охотникам относятся с особым уважением. И это не удивительно. Охотник — не только меткий стрелок. Он должен быть сильным, ловким, выносливым, знать и любить горы, уметь так слиться с природой, буквально раствориться в ней, как будто это его родной дом. Такое не каждому дано.
Помню, однажды мы поднимались к балагану, и мне навстречу вышел Васико: «Ты не встречал по дороге раненого медведя?» У меня, хотя спина и так была мокрая, между лопаток потекли струйки пота: позади ещё поднимались люди, а в лесу, оказывается, шастает раненый зверь! Васико пошёл вниз по следу, а я, сбросив груз, отправился помогать отставшим. (Как потом рассказывали, медведь напал на корову. Один из молодых пастухов схватил ружьё и выстрелил, но медведя только ранил.) Когда все наши уже поднялись к балагану, Васико возвратился. Он подошёл к незадачливому стрелку и на повышенных тонах по-абхазски что-то долго выговаривал ему.
Затем повернулся ко мне и перевёл: «Не умеешь стрелять — не бери ружьё в руки!» Вот так категорично они отличают настоящего охотника от дилетанта. Про медведя же сказал, что тот ушёл к реке. Скорее всего, рана неопасная, так что, если дойдёт до воды, жить будет. Я смотрел на Мишу, на Феликса, на убитую козочку, и во мне боролись два чувства: с одной стороны, было понятно, что для Миши и Феликса охота является частью жизни, а с другой, — мне было безумно жаль бедное животное. Их так мало осталось в этих горах. Как-то довелось мне столкнуться с такой же вот козочкой в буквальном смысле нос к носу. Мы тогда залезли с приятелем в пещеру.
Лагерь наш находился в стороне за скалой, так что над нами, на поверхности, никого не было. Через некоторое время мне понадобилось подняться наверх. Надо сказать, что вход в пещеру представлял собой просто трещину в земле, которых в высокогорной части Арабики бесчисленное множество. И вот появляется моя голова из трещины, а надо мной стоит это чудо природы и удивлённо смотрит: что это такое из земли выросло? До её мордочки от меня не более полуметра. Вряд ли кому удавалось вот так же приблизиться к этому пугливому животному на воле. Мы смотрели друг другу в глаза, и я даже дыхание затаил, боясь спугнуть её. До чего ж хороша! Ничего более изящного и грациозного в жизни не видел!
Наконец она сообразила, кто же это перед ней. В следующее мгновение я успел разглядеть только первый прыжок. Пока вылезал из щели, козочки и след простыл. Что это было: явь или видение? Мое первое знакомство с козами тоже было похоже на сказку. Давно это было, тогда мы были намного моложе. Сильные, ловкие, здоровые, полные честолюбия, для нас открывался новый мир гор, пещер. Арабика была частью этого мира, и мы пришли сюда, что бы покорить её. В те годы ходили ещё по карте. И наш маршрут, отмеченный не ведающей страха и опасностей рукой дилетанта, пролегал через самое дикое, самое суровое на всём этом горном массиве ущелье.
У него и названието соответствующее: «Каменный клад». Так уж получилось, что я первым подошёл к нему. Оно открылось мне неожиданно. Ещё несколько минут назад, стоя на тропе, я наслаждался великолепной панорамой окрестных горных кряжей, подёрнутых лёгкой дымкой. Под ногами искрилась на солнышке мокрая от только что прошедшего дождя изумрудная травка. Чуть ниже сплошным тёмно-зелёным ковром лежал лес. Было ощущение парения, полёта над этими необъятными просторами. Но вот всё вдруг изменилось. Я оказался на дне ущелья — серого, мрачного, пугающего своей дикостью. Остановился на краю снежника, уползающего кудато вверх к перевалу.
Справа и слева от меня под самое небо вздымались тёмные, почти отвесные склоны. Где уж тут с ними сравниться мне, настолько малому и ничтожному, даже со своим огромным рюкзаком. Откудато сверху волнами накатывался вязкий, молочно-серый туман, и я временами, кроме белого молока, перед собою ничего не видел. Пробившийся сквозь туман луч высветил на снегу маленькую полоску. Снег на ней заискрился, заиграл, будто ожил. От яркого блеска я на мгновение зажмурился, а когда открыл глаза, передо мною, словно из небытия, вырос красавец горный козёл.
Нежного молочно-кофейного цвета, с белой звездой на груди, он стоял, высоко подняв голову, опершись на чуть расставленные, в любой момент готовые к прыжку тонкие стройные ноги. Это был крупный самец, размером почти с годовалого телёнка. Мы оба замерли, как бы в оцепенении, и пристально глядели друг на друга. Меня так и подмывало подойти и погладить его. Но он позволял мне только одно удовольствие: наблюдать за ним. Я даже мигнуть боялся, чтобы не спугнуть его. Послышался шорох камней: ктото подходил сзади. В ту же секунду козёл оттолкнулся ногами от земли, и выбросил своё упругое тело в воздух с такой необыкновенной силой, как будто бы тетиву отпустил.
И пошёл, пошёл огромными стелящимися прыжками вверх по ущелью, лишь изредка касаясь снега. «Улю-лю-лю-лю!» — восторженно закричал я ему вслед. А он, словно птица на бреющем полёте, прошил стену наплывающего тумана и растворился в ней. Хорошо, привольно было в ту пору на Арабике. Она жила в своём особенном ритме, в котором всё соразмерено, и в то же время динамично, подвижно. Внизу, у границы леса пастухи пасли свои стада. Чуть выше, среди каменного безмолвия, перемежающегося островками зелени, украшенной рододендронами и лилиями, располагались стоянки спелеологов. И совсем наверху, там, где только ветры да скалы, селились козы и птицы.
Пастухи ходили в гости к спелеологам, те на маршруте проходили через пастушеские балаганы и пользовались помощью хозяев. Козы, видя, что спелеологи для них не опасны, спускались вниз, и до них иногда было рукой подать. Лишь охотники порой нарушали мирное благополучие. Слава Богу, такое случалось не часто. Вообще-то спелеологи появились на Арабике не так давно. Раньше забредали сюда отдельные группы. Пройдут то тут, то там, посуетятся по поводу пещер, и опять в горах покой. Но вот нашёлсятаки человек — киевский спелеолог Саша Климчук, — вдохнувший в Арабику новую жизнь.
Такие, как он — целеустремлённые, знающие своё дело и умеющие претворить его в жизнь, именно они и не дают этому миру стать совсем серым и скучным. Гидрогеолог по своей основной профессии, он организовал не только систематический поиск новых пещер, он придал этому делу новый, научный смысл. Для многих Арабика стала не только местом, где можно найти необыкновенную пещеру, а единым, как бы живым организмом. И повалил народ со всех концов тогда ещё Советского Союза: из Белоруссии, с Украины, Урала, из Сибири. Ну и москвичи, конечно же. Без них каша нигде не сварится. Москвичи — это особая порода: там, где интересно, там, где есть возможность добиться чего-то особенного, как-то проявить себя, они тут как тут.
Может быть, именно за это их не очень-то и любят. Но ведь действительно добиваются своего! К Саше Климчуку тоже поразному относятся. Только заслуг его (и перед спелеологией, и перед Арабикой) не скроешь. Много было всякого тогда на Арабике: бегали друг к другу в гости, помогали, если случалось несчастье, и, конечно же, радовались общим успехам. В общем, жизнь на Арабике била ключом. Однако, как известно, не бывает так, чтобы всё было только хорошо или только плохо. Както раз узнал я, что Феликс привёл сюда поохотиться местного начальника милиции с его приятелями. Что заставило Феликса это сделать, трудно сказать. Пусть это останется на его совести. Те долго пьянствовали в балагане, потом, немного протрезвев, отправились разыскивать коз.
Стадо окружили на снежнике, в каменном мешке за пиком Спелеологов. Расселись по верхам на номера, как будто волчью стаю загоняли, и давай разряжать магазины. Козы даже и не пытались уйти. Они просто падали, окрашивая снег алой кровью. Только один вожак рванулся вверх по такой крутизне, что никто не ожидал. Пока сообразили, он уже исчез среди неприступных скал. Его потом многие охотники пытались достать, но так и не смогли. А коз на Арабике с тех пор не стало. Потом как будто какая пружина сломалась. Раскрутила свою спираль пресловутая «перестройка», разметала всех по городам и весям. Многие из нас стали жить в разных странах. Иной раз и в гости-то съездить стало проблемой.
Кто-то занялся зарабатыванием больших денег, а кто-то опустился в беспросветную нищету, и на Арабике спелеологи стали появляться всё реже и реже. А в августе 1992-го на землю Абхазии пришла война. Война — это самое отвратительное, самое гадкое из того, что придумало человечество. И самое гнусное то, что, большей частью, войну затевает не народ, которому приходится её потом расхлёбывать, а те, кому на этот народ ровным счётом наплевать. Тысячи человеческих судеб безвозвратно раскололись на две половины. Теперь в этих краях так и говорят: «Тогда, до войны...» — или: «Это уже после войны было...» Многих из тех, кого я знал, упокоила абхазская земля, многие разъехались. Всё стало по-другому. С началом войны Ар
абика и вовсе опустела. Даже пастухи ушли. И только потом, года через два народ стал потихоньку отходить. Мало-помалу стали появляться люди и на Арабике. И спелеологи тоже объявились. Трудно было: и опасно в горах, бандитов с оружием ещё много бродило, и границу на Псоу воздвигли такую, что ни пройти, ни проехать. Но любовь всё преодолеет: и трудности, и опасности. А среди нас много таких, кто понастоящему влюблён в этот благодатный край. Прошло несколько лет. Миша умер от старости. Феликс ещё перед войной куда-то исчез. Должно быть, посадили за браконьерство.
Здесь с охотниками такое бывает — заповедников кругом полно, а егеря не дремлют. Люди после войны изменились. Беднее стали, но душевнее. Не изменились только мои отношения с пастухами. Простые люди потому и зовутся простыми, что с ними всё легко и просто. И если ты чист перед Богом и людьми, то и с тобою обходятся с чистотою и душевностью. Поначалу я ходил на Арабику совсем один, побаивался брать с собой кого-либо. Потом вошёл во вкус, понравилось быть с горами один на один.
Только стал чувствовать: чего-то не хватает в моей жизни, вроде как упустил что-то. Тогда собрал я своих уже взрослых детей, их друзей и привёл на Арабику. Снова окрест зазвучали молодые звонкие голоса, снова под свет карбидной лампы запела гитара. Новые люди принесли сюда новую, но в чём-то и прежнюю жизнь. А тот вожак, что остался жив после побоища, как-то ушёл в Рицинский заповедник и целый год там пропадал. Потом вдруг появился с очаровательной козочкой. Сейчас у них уже потомство. Это так здорово!
Статья опубликована в газете «Вольный ветер», на нашем сайте публикуется с разрешения редакции. Сайт газеты http://veter.turizm.ru/
