О Южной Америке я мечтал давно. Именно мечтал, ведь, помимо желания, требуется преодолеть кучу преград: найти деньги, оформить визы, да и подготовиться надо как следует, ведь там и дороги нелёгкие, и климат непривычный – горный, тропический. С деньгами, конечно, было труднее всего, из учительской зарплаты их не выкроишь. Мне повезло: расходы взяло на себя Ульяновское региональное отделение Русского географического общества (РГО), а многие государства Южной Америки ввели безвизовый въезд и открыли границы.

На моём предполагаемом пути «визовой» оставалась только Боливия. Меня до старта все ею пугали: такие, мол, страсти пишут об этой стране – жуть берёт. Но именно Боливию я вспоминаю теперь с удовольствием каждый день. В путь отправился один – так легче найти деньги, легче в дороге, легче пережить возможную неудачу. Весь багаж потянул на 9 кг (сказывается многолетний опыт): спальник, палатка (2-местная каркасная без тента весом 2 кг), газовая горелка, одежда, простейший ремнабор. Он содержал клей, латки, несколько ключей (разводной, съёмники для центральной и задней втулок, торцевые ключи).

Ранее мне приходилось бывать в тропических странах и, помятуя о жарком, вездесущем солнце, я сшил два костюма, состоящих из курток с длинными рукавами и длинных брюк. Один костюм лёгкий, льняной, другой – более тёплый. Билет мне брали спонсоры: туда – до Лимы, столицы Перу; обратно – из столицы Аргентины Буэнос-Айреса. Это обошлось им в лишние 20 тыс. р. (сам я бы брал билет до Буэнос-Айреса и обратно из него же – передвижения внутри континента к месту старта всегда дешевле обходятся). Из Лимы я проехал по территории Перу до Ики вдоль побережья, а потом через Западные Анды в Куско. После него двинулся через перуанский город Пуно вдоль озера Титикака в столицу Боливии Ла-Пас.

И Титикака, и солончак Уюни, которым так гордится Боливия (всё-таки самый большой солончак в мире), находятся на нагорье Альтиплано. Далее после гор я пересёк всю аргентинскую Ла-Платскую низменность. Я специально объехал стороной Амазонию – слишком уж легко подхватить там малярию или лихорадку, но до сих пор жалею, что не решился повернуть в Чили, хотя до её границы от боливийского местечка Уюни оставалось меньше 300 км. Мне очень хотелось пройти через Атакаму – самую сухую пустыню планеты, тянущуюся узкой полосой вдоль побережья на севере Чили, но горы съели весь запас времени. К тому же они меня вывернули наизнанку так, что к Уюни я подошёл на пределе сил и находился буквально на грани нервного срыва.

Я поменял в пути маршрут, решив обойти Парагвай, выйти на Бразильское плоскогорье и добраться до водопада Игуасу. Слабое, конечно, утешение – водопад вместо целого края, но так уж сложилось. Вообще, когда пытаешься «объять необъятное», обязательно остаёшься недоволен. Первые впечатления Лима – город большой, окутанный смогом, словно туманом. В который раз я испытывал озноб, стоя перед дверьми аэропорта один на один с огромным чужим городом и чужой страной. На сей раз это был, скорее, азарт, а не страх. Все города похожи, да и полиция везде ведёт себя одинаково, как и другие люди. Проще всего выйти за пределы аэропорта, пройти пару городских кварталов и потом уже брать такси – оно обойдётся дешевле. Так я и сделал, и за $5 вскоре оказался в маленькой кечуанской (кечуа – народность в Перу) гостинице в центре Лимы.

В первый день я никогда не рискую ночевать в палатке. Говорят в Латинской Америке в основном на испанском. Кое-кто из жителей знаком с английским. Но главным способом общения является всё же язык жестов, одинаковый у всех людей. При некоторой практике общение получается почти полноценным, поэтому я легко сориентировался в Лиме. Нашёл порт, из которого в своё время уходили в плавание и Тур Хейердал, и Уильям Уиллис, нашёл остатки индейских и испанских крепостей. Очень быстро отыскал веломагазин и приобрёл велосипед. Самый простой – железный, но лёгкий. По внешнему виду – вылитая «Сура», только с разными скоростями, и, что интересно, без всяких «знаков различия».

Сколько ни старался, никакой фирменной этикетки не обнаружил, лишь на одной шайбе была вытеснена надпись «Тайвань». Я не надеялся, что он выдержит дороги и бездорожье Южной Америки – слишком уж казался хрупким, но на практике оказался настолько быстроходным и крепким, что я с ним по-настоящему сдружился, не бросил и привёз домой. Вообще-то я тщательно готовился к путешествию. Дома ежедневно накручивал от 50 до 100 км, но что значат эти километры! На маршруте словно заново рождаешься, словно впервые на велосипед садишься. В чём причина – не знаю. То ли воздух не тот, то ли организм работает как-то по-иному, только хоть и ехалось мне легко, но казалось, что километровые столбы очень уж медленно назад убегают.

Преодолеть-то надо было почти 5 тыс. км! По-настоящему я поверил в то, что пройду маршрут до конца, только в Аргентине, на равнинах которой довольно легко получалось предолевать до 200 км в день. В горах же дневной пробег оказывался разным: пока не добрался до плато Альтиплано (оно в 1150 км от Лимы), получалось нередко больше 140 км за световой день, на плато же и дальше я с трудом вытягивал 120, а иногда и того меньше. …Горы начались сразу, едва я покинул Ику (она в 300 км от Лимы). Подъёмы стали очень затяжными, по сотне километров. Дорога выписывала многокилометровые петли, карабкаясь по западным склонам Анд. Но вначале было не очень трудно, горная болезнь охватила меня не сразу.

Да и сами подъёмы перемежались с такими же затяжными спусками. Поднимаешься почти день – ну, часов 8 или 8,5, – а под вечер спуск часа на 2–3. В общем, через 6 дней прошёл я около 850 км и был в Куско – древней столице бывшего государства инков. Ландшафт меня порадовал. Я читал, что индейцы, потомки инков, – трудяги, но такого трудолюбия не ожидал: распахано и ухожено практически всё, все земли, которые можно увидеть с дороги. Ориентироваться в деревнях приходилось самостоятельно, люди на вопросы не отвечали: чаще всего отворачивались или пожимали плечами. И фотографировать не получалось. Женщины прикрывали рукой лицо, мужчины настойчиво требовали денег: мол, фотографировал – плати! И неважно, что я снимал, реакция была одна и та же: с меня требовали деньги или гнали с криками и угрозами.

Один раз индеец, месивший руками глину, увидев в моих руках фотоаппарат, криком созвал своих друзей, и они стали наседать на меня, размахивая руками. Сам этот индеец был впереди – высокий, с широченными плечами, с руками-лопатами и перекошенным какой-то болезнью лицом. У меня не было страха, не верилось, что наша шумная беседа перерастёт в драку, но всё равно, глядя на его руки, мне стало не по себе. Он, наверное, легко разорвал бы меня пополам, если бы захотел. Невольно спас положение один из индейцев: – Гринго, – крикнул он, размахивая кулаком (гринго – это презрительная кличка американцев в Латинской Америке. Не любят тут их. Да и за что любить?

Не один десяток лет индейцы работали на американцев на рудниках за жалкие копейки. Для них любой белый – гринго). – Не гринго я, русский, русо! – как можно более миролюбиво ответил я. Индейцы даже чуть стушевались и ослабили напор: «Русский? Твоё счастье. Уноси ноги, пока цел, русский». Я не стал испытывать судьбу, сел на велосипед и покатил дальше. Вряд ли они знают разницу между американцем и русским, сомневаюсь, что в их учебниках истории есть глава о России. Но, может, помнят, что русские активно помогали им во время землетрясения в 1969 г.? Трудно было определить уровень жизни индейцев. Глиняные дома казались убогими, но над соломенными крышами возвышались солнечные батареи, а около ворот нередко рядом с мулами стояли автомашины.

Одежда крестьян очень простая: рубашка, брюки, шляпа, у женщин – традиционные юбка и кофта, на голове неизменная шляпа. В поле они работают всё той же огромной мотыгой, похожей на сухой дубовый корень, но поля их тщательно ухожены, а урожай обилен. На рынках огромные фруктовые и овощные развалы. Мне показалось, что живут они в деревнях, надеясь только на себя: что вырастил, то и съел. А ещё меня поразила кожа индейцев – коричневая и толстая. Кажется, не из 7 слоёв, как у всех людей, а из 14-ти. Лоснится на солнце, блестит, тянется, словно резина; так и хотелось во время разговора взять за щёку и потянуть, проверить её на прочность. Люди и встречи После Куско я направился к Титикака.

Это самое высокогорное озеро планеты. Индейцы называют его «Оловянным». И не зря: вода в нём на рассвете действительно кажется расплавленным оловом. Небо синее, скалы жёлтые, а вода белым цветом отливает и будто приподнимается в середине. Очень непривычно. Ехал я медленно, 4-километровая высота придавила меня основательно. Чуть бугорок – с велосипеда долой, а у городка Джули ветерок встречный подул, я уж пыхтел, пыхтел – не до красот. Границу Перу и Боливии перешёл в местечке Десагуадеро. На переходе меня перехватил боливийский офицер, я даже не успел подойти к окошечку. – Американец? – спросил он. – Русский, – ответил я. – О-о! Визу получить надо! Иди за мной. – Два других офицера с завистью посмотрели нам вслед.

В Интернете настойчиво писали, что получить визу в Боливию – дело трудное. Мол, требуется ворох бумаг и разрешений. У меня не было ни приглашения, ни обязательных справок о прививках и, если честно, я немного побаивался процедуры перехода границы. Офицер провёл в свой кабинет, закрыл дверь, задал несколько несущественных вопросов, мельком взглянул на заполненную анкету и, прилепив в паспорт визу, накрыл паспорт рукой: – Виза в Боливию платная, – с удовольствием сказал он. Я достал из кошелька $52 (столько стоит виза) и положил их рядом с паспортом. Офицер покачал головой: – На рынке Боливии доллар обесценивается. Понимаешь? – он почесал рукой кончик носа, – боливиано (местная валюта) растёт, а доллар падает. Доллар что?

Бумага, – он прищурил левый глаз, чуть-чуть улыбнулся и подвёл итог: – Кризис. Наша беседа была похожа на восточный базар: офицер, как торговец, упрямо нагонял цену. Я достал из кармана заранее припасённые на этот случай $10 и положил рядом с остальными деньгами. Офицер удовлетворённо кивнул головой, сгрёб в ящик деньги, вручил мне паспорт и добавил уже суровым тоном: – Не забудь миграционный листок, без него из страны не выпустят! Он вывел меня в коридор, а сам встал на входе перед окошечком, моментально потеряв ко мне всякий интерес. Я даже растерялся – всё произошло очень уж неожиданно быстро, за 2–3 минуты. Открыл паспорт, ещё раз пролистал страницы, нашёл и рассмотрел визу, проверил даты – всё было в полном порядке.

У здания погранпоста стояли несколько боливийских пограничников в полной форме и с оружием. Они курили и лениво о чём-то разговаривали друг с другом, не обращая внимания на людей, снующих туда-сюда через пограничный переход. Я помахал своим паспортом: «Виза!». Один из пограничников беззаботно махнул рукой, остальные даже не посмотрели в мою сторону. Я сел на велосипед и поехал через городок. Так для меня началась Боливия. Вначале я не заметил никакой разницы между нею и Перу. Люди были как люди. Беднее только: на рынке, куда я попал, запах нестиранной одежды перебивал запах фруктов, едва живые «тойоты» чадили, словно их заправляли мазутом, заасфальтированной оказалась лишь центральная улица. Но цены были значительно ниже, чем в Перу. Это касалось и продуктов, и услуг.

В этом же городке я остановился на ночлег, стоимость гостиницы показалась смешной даже по российским меркам – $3–4 в сутки. В Ладжо, маленьком городке по дороге на Ла-Пас, мне запомнился почти чернокожий мальчик-индеец. По вечерам на улицах боливийских городков открываются малюсенькие ларьки-закусочные. Владельцы прямо на глазах жарят картошку и курицу, варят рис и нарезают местный сыр. Яичница с картошкой, заказанная у этого мальчика, показалась мне лакомством: слишком уж я устал от перуанской «суррогатной» пищи. Жареную свинину, заправленную горячим соусом и жареными бананами, как и другие изыски, рекламируемые в Перу и Боливии, можно встретить лишь в ресторанах.

В «забегаловках» же и домах простых жителей и пища очень простая. Даже хлеб и печенье пекут из заменителей муки, всё-таки эти страны не отличаются богатством. Мальчик очень быстро резал картошку, одновременно успевая и перевернуть жарившуюся яичницу, и подлить на плиту масла, и не переставал при этом говорить. Между нами даже установилось что-то похожее на дружеские отношения. Для жителей Боливии я сразу превратился в «гринго» – неприспособленного к жизни американца. Смешно, но они за глаза считали меня богатеем: при общении то один, то другой боливиец хлопал меня по карману, делал многозначительное лицо и цокал языком, повторяя: «Доллар, доллар».

Если же подворачивался повод, индейцы злорадно смеялись надо мной или демонстративно не обращали на меня внимания. Это невнимание ощущалось и у границы с Перу, и дальше в горах. В деревнях мне неохотно продавали еду, а иногда отказывали даже в воде. Потому-то приходилось целиком рассчитывать на себя. Но всё предугадать невозможно. Скажем, в высокогорье трудно рассчитать расход воды, а её недостаток организм переживает очень мучительно. Поэтому приходилось понемногу, но постоянно пить. Однако я никогда не мог скрупулёзно, до граммов и миллилитров, рассчитывать продукты и воду. И всегда выходил из подобных затруднений по-крестьянски просто: старался иметь небольшой запас и того, и другого. Как-то ош

Понял ошибку поздно, далеко от селений. Таким лимонадом запросто можно отравиться, его пришлось выбросить, и я экономно тянул последнюю оставшуюся литровую бутылку воды, совсем не представляя, что буду делать, когда она закончится. И потому, спускаясь с очередного кряжа, обрадовался, увидев несколько сбитых в общую кучу серых убогих хижин из кирпича-сырца, называемого адобе. (Индейцы в горах Перу и Боливии строят дома очень просто. Они берут обычную глину – чаще ту глинистую почву, что находится прямо под ногами, – перемешивают её с соломой, добавляют воду и замешивают. Из получившегося раствора лепят кирпичи, высушивают их прямо на солнце и строят из этих кирпичей дома.)

И вот я сунулся в такой дом. Оставил велосипед снаружи, а сам вошёл во внутренний двор, понимая, что это небезопасно – я был непрошеным и, главное, нежеланным гостем. Во дворе находились примерно 12 мужчин, женщин и детей. Мужчины, прекратив разговор, угрюмо уставились на меня. Несколько детей замерли на месте, настороженно глядя прямо в глаза. Лишь две козы, не обращая ни на кого внимания, продолжали тянуть воду из заляпанного грязью ведра. Я почувствовал себя очень неловко, но больше не к кому было обратиться за помощью. Я поднял вверх пустую бутылку. В ответ один из индейцев кивнул на ведро, из которого пили козы, и попытался что-то объяснить, другой пожал плечами.

Женщины словно проснулись – замахали руками и начали что-то быстро и недовольно кричать, показывая на выход. Мне ничего не оставалось, как только вздохнуть и неловко извиниться. Я попятился спиной к выходу, всё ещё надеясь, что в последнюю минуту чтото изменится в мою пользу, но ничего хорошего не произошло. В тот день мне повезло: водитель одной из машин остановился, долго о чём-то расспрашивал, а в конце разговора оставил мне 2-литровую бутылку воды – видимо, понял мою ситуацию. У меня же к концу дня не осталось сил на разговоры, только в голове назойливо крутилась одна и та же мысль: учат ли они какой-то иностранный язык в школе – очень уж общаться трудно?

Из городка Агуас-Калиентес к МачуПикчу – наиболее хорошо сохранившемуся городу инков – я поднимался пешком. Расположен он недалеко от Куско. Как его только не называли: и «цитаделью», и «затерянным городом», и ещё как-то. Сейчас-то вряд ли ему титул «затерянного» подходит – туристы тянутся сюда каждый день, потоком. Эти развалины для Южной Америки и национальное достояние, и «золотое дно». Билет стоит дорого; даже в паспорт штамп ставят о посещении, штамп этот выглядит солиднее, чем виза, он словно пропуск в государство инков. Впервые я не испытывал робости перед столь древним сооружением.

Наверное, потому, что слишком уж оно коммерциализировано. В Куско только и слышишь со всех сторон: «Мачу-Пикчу, Мачу-Пикчу…». Работа предстояла приличная: нужно было подняться на 2500 м с 2-километровой высоты. Тропа – это один сплошной подъём из разновысоких ступенек. Говорят, что это остатки старой тропы инков. Готов поверить – как же иначе могли подниматься сюда бывшие его жители? Вообще же эта тропа тянется вдоль почти всего русла реки Урубамбы, несколько десятков километров. Вышел рано, освещая путь фонариком и надеясь попасть в город до восхода солнца. Желающих подниматься пешком было немного – человек 15–20. Подъём оказался трудным физически и долгим по времени – больше часа.

Склон крутой, местами градусов 40, а то и больше, ступени высокие, сантиметров по 30, выложены камнем. Вокруг деревья: пальмы, лианы, платаны; листья близко, карабкаешься, почти касаясь их плечами. Сердце колотится всё сильнее, пот сначала течёт струйками по спине, а потом сплошным потоком, слышно, как капли падают вниз и разбиваются о камень. Рассвело. В одном месте ветви деревьев расступились, и я увидел Агуас-Калиентес. Увидел глубоко внизу, я даже испугался – надо же столько отмахать! Даже голова чуть закружилась от высоты, показалось – качнусь сейчас, и покачусь вниз без остановки. Вверх посмотрел – зубцы крепости высоко ещё, но уже не так страшно, по сравнению с Агуас-Калиентес – рукой подать.

Хорошо, что ещё по темноте пошёл, иначе бы не справился, наверное. В Мачу-Пикчу я поднялся вместе с восходом. Солнце осветило сначала вершину Уайна-Пикчу, у подножья которой город примостился, затем соседние горы, а потом и сами руины. Несколько минут, пока солнце не оторвалось от горных вершин, руины горели золотым огнём, каждый камень пылал, словно огромный уголь, и вдруг, будто по команде, камни погасли и превратились в памятник архитектуры. Интересный, уникальный – целый город на малюсеньком пятачке – виданное ли дело! Если встать в центре развалин и повернуться вокруг оси – вершины окружающих гор рядами стоят, облака напротив, опять вершины.

Короче – турцентр. Боливийские чудеса Боливия поразила меня необычной красотой природы в первый же день. От приграничного городка Десагуадеро я направился напрямую в Ла-Пас, столицу страны. Несмотря на 4-километровую высоту, ехал легко – от границы тянулось довольно ровное плато, лишь изредка дорога начинала скакать, путаясь среди холмов и обходя каменные россыпи. Проехав километров 30–40 от границы, обратил внимание на слегка изменившийся цвет воздуха. Он оставался таким же прозрачным и лёгким, каким был с утра, но сейчас складывалось впечатление, что его перетопило солнце. Как цвет топлёного молока отличается от цвета свежего, так дневной воздух отличался от утреннего. Он был прозрачный, но какой-то уставший, томный.

Сначала я подумал, что это обман зрения, потом мне показалось, что лучи отражаются мелкой жёсткой травой. Но воздух «топился» и там, где травы не было вовсе. К полудню, по мере продвижения солнца, земля вокруг окрасилась в яркооранжевый цвет, а воздух стал густым и плотным. Причём цвета менялись на глазах, за цветом воздуха сменился цвет земли, затем и неба. Чем дальше шло по небосводу солнце, тем темнее и глубже становилось небо. Его словно тщательно грунтовали фиолетовой гуашью. Таких необычных природных красок я не видел ещё никогда! Это зрелище было тем удивительней, что именно сейчас, в самый разгар этих изменений, я подъехал к Тиуанако – развалинам древнейшего индейского города.

С Тиуанако мы будто связаны с самого детства. Давно, когда я ещё учился в школе, у меня возник интерес к древним культурам. И больше всего захватила доколумбовая Америка. Древний Рим по сравнению с ней кажется эпохой близкой, находящейся почти рядом, не исчезнувшей бесследно (бои без правил и римское право тому подтверждение). А здесь – далёкая от Европы земля, цивилизации, тонущие где-то в глубинах веков, в безднах времени, в других измерениях. И интерес мой к ним начался именно с Тиуанако – таинственного и удивительного города Нового Света. Непросто найти объяснение затерянному в высокогорье городу.

Никто внятно о нём не сказал до сих пор ничего. Потому сейчас я просто не имел права проехать мимо. Едва я ступил на территорию города, время пошло очень медленно. Я успел обойти всю центральную площадку, потрогать почти каждый камень, рассмотреть со всех сторон застывшие статуи, успел оценить работу древних мастеров и силу жгучего сухого солнца, и вдруг, ненароком взглянув на часы, обнаружил, что прошло лишь три минуты. Я удивился, но тотчас забыл о минутной стрелке – слишком интересны были ощущения, в которые окунулся. Я с удивлением признал, что мысленно комментирую и держу под абсолютным контролем каждую свою мысль и каждое движение.

Мне казалось, что я не только смотрю вокруг, но и вижу самого себя со стороны, и даже рассуждаю о себе в третьем лице: «…вот он повернул голову, посмотрел на вершины гор…». Если бы у меня было чуть больше времени, я, пожалуй, остался бы тут на пару дней. Встретил бы восход, закат… Тиуанако стал седьмым из 10 мест Земли, в которые я решил когда-нибудь обязательно попасть. Ещё в юности я мечтал о маршрутах, что проложу по материкам, и непременно увижу те отмеченные юношеским азартом 10 «чудес света». И вот сейчас я стоял в центре Тиуанако и постигал ещё одну тайну. На солончаке Уюни После г. Потоси я забрал далеко к западу, вышел на плато Альтиплано и покатил в сторону Уюни, самого большого на свете солончака.

Скоро передо мной открылась ровная, как стол, как поверхность огромного озера, равнина. Кое-где, словно острова, поднимались островерхие невысокие горы с геометрически правильными склонами. Посреди равнины они выглядели сиротливо и одиноко. Дорога терпеливо обходила их, и они вначале застывали позади, а затем, уменьшаясь, отступали назад к горизонту. Временами дорогу переметал песок, но я даже радовался ему – можно было слезть с велосипеда, пройти по засыпанной дороге пешком и расслабить уставшие мышцы. Редко-редко меня обгоняли машины и автобусы, я замечал удивлённые взгляды из окон, но пыль оседала, и снова я оставался посреди горной равнины в полном одиночестве.

Солончак появился на второй день пути. Сначала я увидел широкую, во весь горизонт, белую полосу. Она росла и, наконец, заполнила всё видимое пространство, превратившись в застывшее соляное море. Раздумывал я долго. Мне хотелось попасть в самый центр солончака, на остров Инхахуази, но уж слишком большим было расстояние – километров 40–50. Однако вдалеке я видел едущие в нужном мне направлении туристские джипы, ветра почти не было, и я решился. Поверхность солончака была похожа на шершавый асфальт ослепительно белого цвета, выложенный шестиугольными плитами. Я легко держал скорость 25 км в час и быстро двигался к цели.

К часу дня добрался к заросшему кактусами острову, и целых два часа бродил по его берегам. Солнечные лучи отражались от сверкающей поверхности. Едва я поворачивал лицо к солнцу, начинали безостановочно течь слёзы, но очень хотелось смотреть в сторону солнца – именно в той стороне контраст между белой поверхностью и тёмно-синим небом был наиболее сильным. Наконец я собрался назад. Сложил и убрал камеру, фотоаппарат, сел было на велосипед, но вдруг поймал себя на мысли, что не знаю, в какую сторону ехать. Мне казалось: я только что, несколько мгновений назад, точно это знал, и вдруг меня охватило сомнение. За ту пару часов, что я пробыл на острове, солнце успело отклониться к западу, к тому же два или три раза я обошёл вокруг острова сначала в одну, а затем и другую сторону. Ещё меня смутило солнце.

Здесь, в южном полушарии, оно отклонялось справа налево. – Конечно, – убеждал я себя, – справа налево, я же в южном полушарии. А мне надо ехать на юго-восток. Я крутился на абсолютно открытом месте, пытаясь определить по солнцу, где север, но не мог. – У нас солнце в полдень на юге, здесь – на севере, но мне на юго-восток, а оно движется справа налево…, – бормотал я в каком-то оцепенении. Меня вдруг разобрал смех. Я заблудился даже не в трёх соснах, как мои ученики, а на голом, открытом месте. Географ называется! Стыд, позор и… смех. Смеялся я всё громче, слёзы от смеха и солнечного света текли потоком, и если бы кто-то меня сейчас увидел, наверное, посчитал бы, что я не совсем в здравом уме.

Отсмеявшись, достал карту, сориентировал её по компасу, не забыв взять за ориентир не только остров, но и видневшуюся вершину горы Тунупа, и определил азимут на посёлок Уюни. Горная болезнь …У Аточи – небольшого, затерянного в Боливийских Андах городка – фактически закончилось плато, и на смену ему опять пришли горы. К этому моменту я был почти полностью выжат ими физически. Запас времени катастрофически быстро исчезал, и я ничего не мог с этим поделать. Оставшиеся до границы 300 км я преодолел за 3 дня. Маленькие боливийские городки странные, как будто зажаты горами со всех сторон, дома, словно горошины в ладони, жмутся друг к другу кучей. По улице идёшь – вроде бы и домам неоткуда взяться, а городок не кончается – ещё дома, ещё...

Мужчины сидят без движения под окнами своих хижин, женщины в платьях из домотканой материи и неизменных шляпах несут куда-то огромные тюки. Несут, глядя не по сторонам, а под ноги, прижатые не только этим грузом, но и бесконечными житейскими заботами. Права женщин в Боливии отстают от обязанностей. Товар в магазине лежалый, ассортимент скудный, продавцы робкие. Лишь на выезде торговец дровами оказался бойким, хриплым голосом и дорогу указал, и опасности перечислил: «К Чорольке не поверни, в той стороне город совсем маленький, магазинов нет. На перевалах осторожнее – дорога узкая». Торговец стоял у огромной кучи колотых дров. Связывал верёвкой охапку поленьев и взвешивал её на самодельных весах – большой, метра 2,5 треноге из жердей.

Несколько покупателей заискивающе поддакивали ему, когда он указывал мне маршрут, упиваясь своей важностью. Здесь, на последнем перед аргентинской границей участке, мне пришлось совсем туго. Целый день я боролся с расстоянием, солнцем и горами, к вечеру успел два или три раза спуститься к полусухим руслам горных речушек, перевалил через два или три жестоких перевала, а позади оставил лишь 70 км. Последний перед главным перевалом 4-километровый подъём «грыз» часа два. То ли меня свалила горная болезнь, то ли просто какая-то сердечная недостаточность, не знаю. Я заставлял себя пройти 20 шагов и на финише этой короткой дистанции буквально ложился поперёк велосипедной рамы в полном изнеможении.

Но я несколько дней провёл в районе Куско, на высоте 3500 м, потом на два дня спускался в Мачу-Пикчу, а это на добрые 1500 м ниже Куско. В Куско же поднимался медленно, километр за километром. То есть законы адаптации к высоте выдержал довольно дотошно и очень надеялся, что горная болезнь меня не достанет. Я и передвигаться научился в медленном темпе. Эта привычка появилась сразу, едва перевалил западные склоны Анд и оказался в высокогорье. Поначалу походка местных индейцев показалась мне унылой: шаркающая, с коротким шагом и опущенными плечами. Я посчитал это отражением их невесёлого душевного состояния. Поспешный вывод оказался неверным.

Свою ошибку я понял в Куско: стоило на одном из подъёмов прибавить скорости, как сразу начался сухой, рвущий лёгкие кашель и в течение нескольких часов я пытался сдерживать его, стараясь дышать неглубоко, едва-едва. Это помогло. Новых попыток испытать своё физическое состояние я больше не предпринимал. Сейчас всё было непонятно. Не было слышно привычного стука сердца. У меня не кружилась голова, не давило на виски, не было потери равновесия, просто кровь текла сама по себе, а организм работал, не советуясь со мной. Мысли возникали непроизвольно и словно кружили в воздухе вокруг. Мне стоило большого труда ухватить их, вернуть на место сознание и заставить себя сделать хотя бы два десятка шагов.

А вообще, хотелось бросить велосипед и ползти вверх на четвереньках. Не знаю, что помогло мне выйти наверх. Но это было не волевое усилие. Думаю, было желание успеть до темноты окинуть взглядом всё окрестное нагорье. На склоне во время подъёма я видел только обочину дороги, капли пота, падающие в пыль, и несколько складок гор. А наверху, на гребне хребта, можно было смотреть в каждую сторону километров на 40 или больше. Окрестные горы казались ниже, лишь Чорольке белела снегом на самой границе неба и земли. Солнце коснулось горизонта, и небо сразу стало чернеть. Солнце провалилось, не оставив за собой никаких следов. Лишь тусклый отблеск, будто отражение в воде, тлел на западе несколько минут, но вскоре и он погас.

Смена дня и ночи произошла быстро, на глазах. Ставить палатку пришлось уже при свете фонаря. Сейчас, когда не надо было толкать велосипед в гору, я вновь почувствовал себя способным двигаться. Опять появилась утраченная было сноровка. Развернул палатку, собрал дуги. Едва расположился, заварил чай, взошла луна. Огромная и щекастая, она по-новому осветила и горы, и дорогу, и небо. В её свете чётко виднелись ломаные, похожие на геометрические фигуры, изгибы скал, блестела дорога, словно покрытая слоем воды, а не пыли, слева и справа от гребня жались друг к другу пики безымянных одиноких вершин. Сначала я наблюдал за этим превращением стоя, потом подстелил туго скрученный спальный мешок и сел.

Была полная тишина, лишь пар из чашки едва слышно шипел, соприкасаясь с холодным воздухом. Минута уходила за минутой. Было ощущение, что чувствую вокруг себя движение этих минут. Я даже непроизвольно провёл рукой по воздуху, пытаясь их остановить. Такие моменты абсолютного одиночества редко выдаются в путешествиях, но в тот миг я действительно был абсолютно один на многие километры. Сидел на гребне хребта и пил чай. В Тупизу я добрался к вечеру следующего дня. Последние 20 минут еле-еле плёлся по улицам городка. Фонари тускло освещали разбитый асфальт, дома и открытые настежь двери небольших магазинчиков. В отель ввалился на каком-то остатке сил, едва держась на ногах, заполнил анкету и буквально вырвал из рук портье ключ от номера.

Уже почти ничего не соображая, затащил в комнату сумку и велосипед, закрыл дверь и в изнеможении рухнул на койку. Долго лежал не двигаясь, слушая своё дыхание и тишину этой гостиничной комнаты. Несколько последних дней дались с большим трудом. Высокогорье, рваный рельеф, непривычная пища, жгучее тропическое солнце днём и пронзительный ночной холод – всё работало против меня. Конечно, было интересно, впечатления переполняли, наслаиваясь друг на друга плотно и без остановки, но сейчас я был вымотан до предела. Через полчаса я почувствовал, что могу двигаться. Разделся и пошёл в душ. На моё счастье, в этом небогатом отеле была горячая вода. В щель неплотно прикрытого окна с улицы тянул ледяной воздух, но под горячей струёй было хорошо.

Стоял под душем долго, пока не расслабился и не отмяк. Провёл рукой по запотевшему зеркалу. При скудном свете лампочки мелькнул мой обросший за неделю подбородок. Тут же захотелось побриться. Намылил лицо, но смог провести бритвой лишь один раз – кожа потащилась за лезвием, как шелуха молодой картошки. Я тщательно вытер полотенцем зеркало и смог как следует рассмотреть своё отражение. Глаза ввалились, шея казалась тонкой, ключицы торчали в стороны, мышцы на руках превратились в пучки толстых жил, обожжённая солнцем кожа на подбородке слезала клочьями. Мне стал понятен красноречивый взгляд портье – мой вид действительно был, мягко говоря, не лучшим.

То была цена пройденных километров. В Тупизе мой счётчик показал 2100 км от места старта, на все эти километры ушло 15 ходовых дней. В Аргентине От Тупизы дорога пошла вниз. Сначала едва заметно, потом всё круче и круче. Вот позади остался Вилазон, приграничный боливийский городок, и началась Аргентина. Таможенники на границе доставили мне несколько очень неприятных минут. Для того, чтобы попасть в страну, нужно было пройти обязательный досмотр. Происходил он прямо на дороге. Военные перекрыли проезд, проверяя сумки переходящих границу. Они доставали из сумок вещи, безжалостно перетряхивали их и бросали под ноги на асфальт, не обращая внимания на моё робкое возмущение.

Вскоре майки, носки, одежда, продукты бесформенной грудой валялись на асфальте. Когда они добрались до маленького заплечного рюкзака, в котором я перевозил камеру и документы, я возмутился по-настоящему. Я вырвал из рук таможенника футляр камеры: – Нельзя с ней грубо! Это же камера! – несколько человек, стоящих за мной в очереди, замерли, пограничники напряглись, как служебные псы, ждущие команды хозяина, но я, не обращая на них внимания, бережно открыл футляр и показал его содержимое. Проверяющий смутился и пропустил меня. То, что я попал в другую страну, почувствовал сразу. Аргентина была совсем не похожа ни на Перу, ни тем более на Боливию.

Поначалу я сравнивал Аргентину с Австралией: тот же простор, те же саванны. Однако стоило лишь уйти в сторону от центральной трассы, как на смену довольно добротным домам появились жалкие лачуги, непохожие на ухоженные дома австралийцев, а окраины городов встречали трущобами, грудами мусора и футбольными полями, так что постепенно австралийские «симптомы» улетучились. Аргентинцы оказались общительными и не злобными. Лишь раз, да и то уже в Буэнос-Айресе, в предпоследний день, у меня случилась перепалка с местными, да раза 3–4 я едва не лишился вещей и велосипеда – воры работают в Аргентине ловко и профессионально. Но всё обошлось. Мой вес в этой стране опять пополз вверх. В перуанских и боливийских горах я потерял 8 кг – сказались отравление, неважная пища и тяжёлая работа в высокогорье.

В Аргентине я начал отъедаться; после скудной перуанско-боливийской диеты жареное на углях мясо показалось деликатесом. К тому же дорога от самой границы пошла вниз, я спускался два дня, почти не крутя педали, проехав за это время почти 600 км. Боялся встречного ветра, но, на мою удачу, его не было. Так и ехал до долины реки Параны, отдыхая и наслаждаясь лёгкой дорогой. Даже на ночлег в первый день не хотел останавливаться, боялся, что поднимется ветер и лишит меня возможности такого необычного отдыха. Огибая границу с Парагваем, я гнал на водопад Игуасу. Это самая дальняя, самая жаркая часть Аргентины. Куда бы ни повернул голову, лучи слепят глаза. К жалящему солнцу добавилась влажность, в этих краях, на востоке материка, влажные тропики.

Пальмы, араукарии, вечнозелёные леса, дожди, не частые, но сильные, даже в сухой сезон. После высокогорья тут я чувствовал себя прекрасно и на равнине старался преодолеть оставшиеся километры как можно быстрее. Место для ночлега находил легко, то под ветвями огромной туи, то в густом низкорослом лесу; отели в Аргентине дорогие, почти как в США. В общем-то, как и сама жизнь. Цены в магазинах на продукты примерно, как в наших городах, во всяком случае, дешевле, чем у нас в Ульяновске. Фрукты дешёвые, особенно на рынках. Кстати, и в Перу, и в Аргентине я спасался фруктами; хотя и не калорийная это пища, зато дешёвая. Водопад Игуасу К нему я попал не сразу. Во-первых, пришлось переходить границу с Бразилией (процедура заняла 2 минуты – штамп поставили, и готово).

Во-вторых, пришлось долго ехать в его сторону по запрятанной посреди тропического леса асфальтовой дороге. Шум воды услышал, лишь подойдя почти вплотную к водопаду. Велосипед бросил, сам выскочил на смотровую площадку и замер. Красиво! Вода под солнцем переливается, радуга одним краем на берегу, другим упирается в основание уступа. 2 км до водопада, а капли по перилам площадки шлёпают, словно дождь идёт, и по листьям деревьев стекают. Птицы в этих каплях купаются: перья растопыривают, фыркают, радуются. Взлетят, под солнцем круг сделают, и снова под душ. Игуасу – это 280 водопадов, слитых вместе, воедино. Вода гремит и клокочет, разбрасывая капли на 2 км вокруг.

Но главный водопад – это почти замкнутое кольцо. «Пасть дьявола» – так назвали его испанские конкистадоры 470 лет назад. Эти вояки были не очень грамотны и не искали разнообразия в названиях. Но здесь они попали в точку. Если и есть на свете дьявол, то пасть его беззубая, широко раскрытая, должно именно так и выглядеть: разноцветная днём, к вечеру она желтеет, а к заходу солнца краснеет, будто наливается кровью. Завершение пути От Игуасу открывался прямой путь на Рио-де-Жанейро. Туда было не очень далеко, но время поджимало, и я с сожалением повернул на Буэнос-Айрес. Дорога последние три дня была лёгкой, да ещё меня подгоняла скорая встреча с домом.

Один раз попал в дождь. Успел раскинуть палатку, укрепить её растяжками, затащить внутрь вещи. Дождь налетал порывами, вместе с ветром, капли летели косо, почти параллельно земле, они били в стенку палатки, словно пытаясь её пробить. На самом подъезде к Буэнос-Айресу неожиданно познакомился с учителем географии и провёл вечер с ним и его друзьями, а в Ла-Плате (пригород БуэносАйреса) видел огромную демонстрацию возничих гужевого транспорта. Не меньше сотни повозок, запряжённых осликами, шли по улицам друг за другом, а сопровождавшие их демонстранты робко выкрикивали то ли лозунги, то ли просьбы. Целый день катался по Буэнос-Айресу.

В аэропорт приехал своим ходом. Долго и тщательно разбирал и упаковывал велосипед, а потом почти всю ночь перебирал и перечитывал строки в записной книжке. Рано утром вылетел в Москву. Странное было чувство: никуда не надо было спешить, и наконец-то можно было полностью расслабиться. Спустя 3 часа в иллюминаторе я увидел далеко внизу берег южноамериканского континента, устье Амазонки и океан, разделяющий наши материки. Увидел голубую воду океана и жёлтый берег только что покинутого континента – словно огромный лист карты. Мне повезло в жизни ещё раз: я был там, куда много раз скользил мой взгляд за указкой на уроке географии, там, где, наверное, уже никогда в жизни больше не сумею побывать.

Статья опубликована в газете «Вольный ветер», на нашем сайте публикуется с разрешения редакции. Сайт газеты http://veter.turizm.ru/