Насимович А.А.
Гл.I. ПЕРВАЯ ОХОТА
Это было осенью, отец первый раз взял меня на охоту, мне только что исполнилось тринадцать лет. Помню, мы ушли раньше утром, едва алел край неба; воздух казался застывшим, неподвижным. Ветер редко бывает в эту пору и утренняя тишина делается еще резче. Трава серебрилась от росы и над лугом стояла легкая дымка. «К делу, сказал отец – роса большая, сегодня будет хороший день». Наша станица лежит в большой горной котловине на берегу реки Белой1. Куда не пойти – горы, горы укрытые густым лесом. Ниже дуб, граб, бук, выше – темные суровые пихты по скалам – сосны.
Наша семья жила почти исключительно охотой; осенью и зимой отец по- долгу уходил в горы, туда дальше на юг. К югу горы делаются все выше за день можно уйти до вершин, покрытых по верхам снегом и льдом. Мы перешли Белую и стали подниматься на гору. Хребет Дудугуш у нашей станицы делает резкий поворот, уходя далеко на восток; изрезанный балками, охваченный тесным кольцом дубовых и буковых лесов – он издавна считался притоном зверья. - «В этом году сильный чинарь2, сказал отец, свинье все ушли с верхов, если здесь не встретим, то в черной балке уж наверняка будут».2 Так называют охотники плоды бука, а иногда и само дерево. Они охотно поедаются различными животными. Осенью кабан (у нас его называют просто свиньей) спускаются вниз в дубовые и буковые леса. Буковый орешек его излюбленное лакомство, на нем он отъедается и жиреет для голодной зимы. Мы долго шли в молчании, временами отец указывал на черную прелую землю, разбросанные листья и вывернутые корни. Видно кабан рылся, ища поживы… следы тянутся во все стороны, иногда мы выходили на настоящие звериные тропы, прихотливо взбегающие по склонам крутых балок и снова уходившие вниз.
Теперь, когда приходится ходить лесом, каждый сломанный сучок, смятая тропа, случайный след, – все говорит мне о том, кто прошел здесь и что делал. Но тогда, следы были для меня еще путанной грамотой, пойдя по следу, я скоро сбивался, перескакивая на другой и терял старый. «Здесь прошла коза, говорил отец…, тут рылся большой секач3…, там – поскользнулся олень». 3 Секач – старый самец кабан.
На мокрой грязи у ручья хорошо видно, как бежавший олень поскользнулся, – глубокие следы съезжали вниз; совсем недавно по ним пробежала косуля. Здесь у воды она стояла и пила, дальше перепрыгнула валежник и пошла пить… Я думаю, мы шли уже часа три склоном хребта; по временам сойки поднимали ужасный гвалт вокруг нас. Идет ли какой-нибудь зверь или человек, эта птица считает своим долгом поднять трескотню, оповещая подруг об опасности. Охотник не любит соек-говорух, – по всему лесу разгласят, кто не пойди. Тяжело, часто махая крыльями, как бы с усилием подтягивая свой длинный хвост, они перелетали с ветки на ветку.
ГЛ.2. КУНИЦА
С той охоты прошло пять лет. Ни одну ночь я провел в лесу; много дней, дождливых и солнечных ушло далеко назад… лес стал другим, в лесу я был дома. Этой осенью я первый раз на куний промысел. Не знаю, знакомы ли вы с куницей. Не могу похвастаться, сам я, за пять лет видел ее очень редко. Хорошо помню первую встречу. Было уже к вечеру, тени ширились, лес понемногу погружался в сумрак; я и Семеныч – старый охотник, спускались с Мамаева бугра балкой. Куница сидела на спиленном пне. Это был темно-бурый зверек с большим светлым пятном на горле. Ее хорошо было видно, в этом месте лес раздался и последние лучи свободно проникали до низу, разгоняя наступивший сумрак. Хищная мордочка, стройное тело около полуметра длиной на коротких ножках и пушистый хвост.
Заметив нас, она бросила сойку, перья от которой валялись вокруг, и, легким прыжком перебросилась на маленькую пихту. Пихта эта стаяла, как раз, в стороне от других деревьев… Мы бросились бежать к дереву. Семеныч обхватил руками его и начал трясти. Куница была в западне, испуганно она металась по верхним веткам, сползая до самых их концов. Наконец решилась прыгнуть, но расстояние до другого дерева было слишком большое, пролетев несколько метров по воздуху, она шлепнулась на землю… В это время я выстрелил, куница осталась на месте.
- «Не ждали, не гадали, засмеялся Семеныч – а с добычей, жаль шкурка не больно дюжа, еще рановато их стрелять, пухом не обросли». Заночевали мы недалеко от этого места. У костра Семеныч долго рассказывал про куниц. Его старое сморщенное лицо оживилось, отблески огня плясали в мигающих глазах. Костер весело трещал, разгоняя наступавшую ночь. Я кинул еще сухих пихтовых веток, что-бы больше было свету. Огонь с треском перебежал на них, вокруг сыпались искры. - «Как раз, с тобой – лис половиш5, заговорил Семеныч, отодвигаясь дальше от красных языков, – ишь, как занялся, гляди лес зажжем».5 Поймать лис – сжечь одежду, поговорка.
Семеныч был старый охотник, много зим провел он в лесу, добывая куниц. Лес оставил на нем свои особые тайные знаки, не могу сказать, но что-то особенное чувствовалось в его лице. Никто так не глядел, на пробегающего оленя, на синие цепи гор… Наконец теперь, в его скорченной фигуре, в быстрых движениях рук, ловкой работе ножом, которым он снимал шкуру с куницы, – была особая бодрость и сила, несмотря на все перенесенные невзгоды за много лет тяжелой жизни в лесу.
- «Поди худоба6, осторожная, а тут сплоховала, начал опять Семеныч, – иной раз пойдешь на нее с ружьем – по снегу, путаешь – путаешь, была – тут, ан-нет. Все больше по чащам, по бурелому, да, где место по-темнее, любит. Две масти различают их, «желтодушка», что сегодня убили – пятно у нее на груди желтое, пятка в волосах, по пятке ее и различают. Эта живет больше в лесу, мех ее мягче и за шкуру дают больше. «Белодушка» - с белым пятном и без волос на пятке. Встречал ее и в лесу и часто выше – по скалам, где лесу уже нет. Некоторые охотники говорят есть и третья масть – «детка» или «медовка» здоровее первых по деревьям бегает, легче она и меньше. Так прямо, сверху вниз, по прямому, иной раз бежит заглядишься… Случалось подстрелить, да не совсем, ну и пиши-пропало, замает. На самый верх пихты уйдет, смотришь – смотришь, ничего не видно за ветками… Аж, обида возьмет. О капканах, да с давилкой7 – дело вернее. Случалось за зиму до полусотни куниц славливать».6 Так называют охотники некоторых животных.7 Давилка – местная ловушка для куниц.
И на лице Семеныча выступало все удовольствие удачного лова, губы суживались, а глаза от едкого дыма и восхищения еще чаще начинали моргать. Однако, я кажется увлекся рассказом, пора собираться, завтра – мы втроем, то есть, я, Семеныч и мой товарищ Сергей, уходим по куницам на всю зиму. Надо побольше захватить, харчей, пересмотреть оружие и одежду.
ГЛ.III. В ПУТИ
Утром зашел Сергей, он был уже готов. Низко нагнув голову, чтобы пройти в дверь нашей хаты, он перешагнул порог и, сбросив сумку, встал выжидающе. У него была привычка – стоять, широко расставив ноги и заложив за спину руки. Его и без того сильная и широкая фигура, делалась еще внушительнее в низкой комнате. На нем была теплая куртка и штаны сверх которых натянуты теплые чулки-поговицы. Обувь – наша обычная – «поршни» - самодельные туфли из кожи, в роде индейских мокассинов; вниз для тепла подстилалось сено. Делают их чаще всего из кабаньей шкуры. Я заторопился, надо было спешить, день короток, а путь не малый. Харчей приходилось брать, как можно больше, занесенных ранее запасов нем не хватило бы на весь сезон. Тут были – крупы, сухари, соль, сахар, чай, сало… Все это нужно было упихать в сумку. И, когда наконец, она очутилась на моих плечах, я невольно прогнулся, наспех попрощался с своими, вскинул за плечо ружье и заспешил выйти наружу.Нам шел на встречу Семеныч – «Что валандались долго. Спешить надо. Ну здравствуйте», пробурчал он полу-дружелюбно, полу-сердито. Наша дорога шла берегом Белой. Ущелье Белой далеко уходит на юг, прорезая скалистые гряды гор. Вначале широкая дорога переходит в узкую тропку, Убегающую выше по склонам гор. Ноябрь кончался, снегу было еще совсем не много, на «сдувах» его посмело ветром и черно-красная земля, унылая и голая тянулась длинными полосами. На наше счастье немного морозило, идти было легко, ноги не скользили и не вязли в грязи. Сергей и Семеныч упорно молчали, я насвистывал песню… Несмотря на тяжелую сумку было легко и хорошо. Новое дело очень меня занимало; Сергей шел в третий раз на куний промысел, он был спокойнее, зима в лесу на промысле ему была не вновь.
За Гузерипльской поляной, мы перешли Белую, отсюда тропка беспокойней и круче стала подниматься вверх. Буковый лес сменялся пихтой; вначале – редкая и, как бы случайно попавшая в чужой лес, пихта, сплачивалась в темные ряды. Лес делался темнее, исчезали нижние ветки, темно-зеленая шапка уходила вверх, стройные длинные стволы терялись за нею. Сухой валежник и старые сучки трещали под ногами. Порой с особым шумом спадал снег с ветвей, это – взметнулась испуганная птица. Насколько стало тише против лета. Нет более трех птиц, что оживляли зеленый сумрак… Лишь звучно разносится дзиньканье синицы, суетливо порхающей по голым сучкам. Следов совсем мало, в одном месте волчий след долго бежал по следу свиней, затем свиньи повернули в сторону и пошли косогором.
- «Зачуяли волка, начал Семеныч, теперь как сквозь и пойдут косогором. Это всегда так, как свиней кто гонит, норовят – косогором уходить; олень, вот, иначе, тот на гору убегает, а с младенцем, сколько не встречался, завсегда – вниз и вниз, в самую кручу сигает, не боится, аж шум пойдет по лесу. У каждой худобы – свой норов. А то со мной раз было, – подранил медведя, он как стоял над кручей – на склоне – так и прыгнул вниз, а внизу осинник густой, слышу, затрещал, потом все смолкло. Слез я до самой речки, а медведь, гляжу, по речке стекает, прямо по течению, да, уже далеко убежал. Подранил я его хорошо, одно, - пройдет немного и сядет, и снова сядет. Я за ним, у порога нагнал, добил; так, как сидел, так и лег. В спину ему попал. Еле выволок из воды. Ну, и здоровый же был, даже подивился». Однако Семеныч на этот раз ошибся, видно не все свиньи долго бежали косогором. С боку нашей тропы все было истоптано, валялись еще свежие, плохо-обглоданные кости и куски мяса. Может быть всего несколько часов назад, тут проходила жестокая расправа.
- «Подсвинка наверно задрал, заметил Сергей, быстро». Теперь наша тропа шла узким хребтом, по самое его вершине, по ней я уже много раз ходил. Черные головешки недалеко от тропы под косматой пихтой напоминали, когда-то проведенную здесь ночь. - «Ночевать нам на Абаго, дальше не уйдешь, решил Семеныч, все со сборами время потеряли, говорил уложитесь с вечера». Еще за-видно мы дошли до нашего ночлега, просторного и теплого балагана. Балаган этот был сделан давно. Он представлял – большой шалаш, укрытый дранкой, огонь разводился прямо на земле, а дым выходил через щели на потолке. Несколько минут и весело затрещал костер. Пора было и сварить чего-нибудь, в дороге мы совсем немножко закусили, животы здорово подвело и голод давал знать. Я и Сергей таскали хворост на ночь, Семеныч варганил суп и, когда наконец, мы уселись на пихтовый лапник у костра, суп уже кипел и Семеныч то и дело сбрасывал накипь деревянной ложкой. - «Кипит – преет, скоро поспеет», шутит Сергей. – «Хлеба не множко, да побольше ложку». Еще десяток минут и дружные ложки принялись за дело.
ГЛ.IV. ПРИГОТОВЛЕНИЯ К ЛОВУ
Только к вечеру третьего дня добрались мы к месту. Смеркалось. Солнце, еще освещавшее скалистые вершины Джуги, давно сбежало с нашей маленькой полянки. Последние лучи прихотливо скользили по снежным пятнам, перепрыгивая на темные осыпи… Тень росла, ширилась. Вот она быстро поднялась по одиноким соснам, легла на снежное поле и медленно но неуклонно поползла вверх.
Быстро поужинав и заложив хорошего огня, растянулись вокруг костра. Помню положил пор голову побольше пихтовых веток, повернулся спиной к костру, еще немного и все исчезло… С утра шел мелкий снег. Сергей ушел на охоту. Надо было запастись мясом. На одни ловушки на наживку сколько его уйдет. Мы с Семенычем принялись за хозяйственные дела. Следовало подновить балаган, побольше натаскать пихтовых веток на подстилку и запастись дровами. Весь день гулко падали по лесу удары топора. Сухой бук и клен сталкивался к балагану.
Семеныч готовил палки для ловушек. Совсем ночью вернулся Сергей и притащил козла. Шутник и весельчак, Сергей почему-то не любил рассказывать об охоте и своих приключениях. Всегда отшучивался, а толку так и не добьешься, где убил и как. Нужно было случиться чему-нибудь необычному, чтобы развязать у него язык. Так и сейчас на все расспросы Семеныча отвечал он односложно и неохотно: «убил совсем вечером, назад уже шел…, что говорить, увидел – попал, вот и вся басня. По нашему – бегай, а свой день сам придет».
Несмотря на поздний час Семеныч принялся варить мясо – «Эх, сейчас мясным поужинаем, завтра можно и ловушки итти справлять». С рассветом, захватив топоры и нагрузившись мясом, мы тронулись. Наперво надо было починить старые ловушки и наживить их. В следующие дни Семеныч думал поставить еще ряд новых ловушек, так чтобы всех было сотни полторы. Ловушки шли рядами – по склону Джуги, вдоль Киши. От ловушки до ловушки шагов 200-400. Ряд замечался зарубками на деревьях. Второй шел выше по склону, а несколько поодаль, на другом склоне Семеныч думал поставить третьи.
Многие ловушки совсем развалились, приходилось делать заново. Для этого вырубили 4 кола длиною метра в полтора с развилками на одном конце. Колья загонялись в землю, два около ствола пихты, но по разным его сторонам, два на расстоянии от первой пары метра на полтора. В развилки кольев накладывались продольные перекладины, а на них уже настилался навес или «крыша» из деревянных обрубков и веток. В таком виде ловушка имела вид будки. Для насторожки ловушки кровля несколько поднималась и удерживалась в таком положении путем особой настройки. Приманкой куницы служило укрепленное под крышей мясо. Это мясо куница могла взять только поднявшись по поставленному у ловушки обрубку дерева и встав передними лапками на прут, являвшийся частью насторожки. Под тяжестью тела куницы насторожка освобождалась и крыша падала на старое место, придавливая куницу к нижней планке. На эту работу ушдо несколько дней. Наконец все было сделано, мы разделили между собой порядок обходов ловушек. Теперь каждый был должен следить за своим рядом, снимая пойманных куниц, подновлять наживу и чинить ловушки.
ГЛ.V. ВОР
Дни так похожи один на другой. Снег и снег. Ночью проснешься и слушаешь, и слышны чьи-то осторожные шаги, монотонные шорохи. Кто-то ходит в лесу, крадется и шепчет. И ночью, и днем – шопот, шопот скользящего снега, случайный треск, ветки и слежавшийся ком снегу скатывается со склонившихся ветвей. Солнце всходит чужое и далекое, скрытое туманной пеленой, оно кажется неясным пятном. Контуры не имеют определенного очертания. Все уходит куда-то, отдаляется – мир сжался и робко спрятался в маленьком балагане, поближе к дрожащим языкам огня.
Наконец я выбрался на ряд. Тут стало много легче. Косматые пихты сомкнулись теснее. Внизу было совершенно тихо, только где-то по верхам шумел ветер. Изредка раздавался сухой треск, это деревья гнулись и скрипели, полу-заваленные глубоким снегом. В лесу стараешься держаться тихо, незаметно; зимой с непривычки гнетущее действие еще более усиливается. Кажется это случилось не третьей ловушке. Ни куницы, ни мяса, ничего не было. Я остановился в недоумении. Что бы это могло значить. Напрасно я вглядывался в снег, никаких следов не было, да и не мудрено, за несколько дней могло все следы занести. Ловушка спущена и мясо дочиста снято.
Каково же было мое удивление, когда га следующих двух было тоже самое. В нескольких местах виднелись следы, но следы старые, засыпанные снегом. Одно можно было решить, что зверь – большой шастал по ловушкам. Перебираясь через маленькую балку, я наткнулся на свежий след, он шел пересекая мой путь. Рысь. Никто больше – это ее аккуратные шаги, спокойные ровные отпечатки на снегу. Теперь все понятно… Пройдя до конца ряда, я нигде не нашел мяса. Дочиста, должно быть килограмм 20 снято. Я был поражен систематичностью и прожорливостью вора. Ловушка за ловушкой, в продолжение нескольких километров. Меня очень занимало, как рысь отыскивала мясо, по следу нашему или по запаху мяса. Но ведь между ловушками порядочное расстояние, хитрый вор – он шел по следу. Но делать нечего, все мясо пропало, надо снова заряжать ловушки. А место тут видно хорошее, еще свежие куньи следы, там и тут, тянулись, доходили до дерева, и выше, по сбитому снегу с ветвей, можно было еще проследить путь куницы. Оставалось одно, поворачивать восвояси.
Я застал одного Сергея, Семеныч куда-то ушел. Мой огорченный вид еще раньше рассказал все, прежде чем я раскрыл рот.
- «Никак сосед не уважил».
- «Ну, начисто, рысь».
- «С этим приживальщиком нам не ладить, теперь, что не поставь, все снимет».
Оставалось одно, мы решили завтра же вдвоем отправиться на охоту, надо было прогнать докучливого соседа. Скоро пришел Семеныч и присоединился к нашим обсуждениям. Темнело, Сергей варил суп, а Семеныч пустился в бесконечные рассказы. Не раз случалось, что единственным слушателем в конце оставался сам рассказчик, да поздняя ночь. Семеныч вспоминал старые годы, подобные же рысьи посещения и долгое выслеживание потом по следу вора. – «Рысь – самый злой наш враг, но и коты9 порядком таскают мяса. Те глупее, одну-две ловушки, а по ряду, как рысь, редко когда пойдут. Вот волк, сколько не ловлю куниц, не помню, чтобы трогал мяса; следы подчас встретишь, видно вертелся вокруг, нюхал, а – к мясу ни за что. Волк самый хитрый зверь, осторожная худоба. Бывало с ружьем идешь, следов вокруг тьма, а самого нипочем не увидишь, а без ружья, словно знает – пробежит невдалеке и нечего, точно спешит, не до тебя ему, дескать…».9 Дикие кошки.
И с рассказов о волке Семеныч перескакивал на новые и новые темы. Забытый костер пугливо вздрагивал, судорожно начинал дымить, еще и еще раз красные змеи пробегали по чернеющим головешкам. И словно поняв беспомощность забавы стихали; шипя обрушивались отгоревшие угли и долго их испуганные глаза что-то силились увидеть. Но поздно, мягким кольцом обнимала зола, огонь ежился, потухали красные глаза и скоро совсем стало темно. -«Эх, видно спать надо, заключил Семеныч, заложу на ночь в костер дрючок побольше, хай до утра горит».
ГЛ.VI. ЗА РЫСЬЮ.
За ночь немного подморозили и ноги не так сильно проваливались. Я и Сергей быстро шли и скоро выбрались на мой ряд. Наши расчеты вполне оправдались: нам удалось найти свежие рысьи следы. Ломанная линия следов выходила из густого кустарника и направлялась вниз по Кише. Следы – недавние и очень четкие. Тянулись почти ровной цепочкой. Зверь шел спокойной трусцой. У маленьких балок след прерывался, здесь большим прыжком рысь переносилась на другую сторону, глубокие отпечатки говорили об этом. В нескольких местах рысь ходила вокруг поваленных деревьев, очевидно ловя мышей. Здесь она влезла на бук, снег был сбит; с бука был сделан прыжок на большой пень, стоящий на порядочном расстоянии. Мы шли неотступно по следу, каждая живая страница жизни рыси внимательно прочитывалась. Вот тут, разбросанные перья говорили, что какая-то птица попалась за неосторожностью. Теперь след упорно поднимался на гору, местами спокойная трусца сменялась быстрыми прыжками и кругами. Мы прошли уже более трех километров и за это время, рысь почти нигде не отдыхала. Голод гнал ее дальше и дальше; в поисках случайной добычи часто рыси приходится совершать очень длинные переходы. Не всегда удается поживиться такой легкой добычей, как мясо с куньих ловушек.
Мы шли молча, путь становился все круче и круче. Лес уступал место осыпям и загромождениям камня. В этих осыпях рысь долго задерживалась. В некоторых местах видно было, что она царапала землю под камнем. Наконец Сергей заговорил – «похоже, промаемся понапрасну, ишь куда ее голодуха понесла, да теперь все видно ночевать в лесу». Наш охотничий пыл стихал, да по существу, это и была безрассудная попытка. На рысь итти с собаками другое дело, те ее на дерево загонят, а тут самому, как собаке надо бежать. Но сдаваться не хотелось, не хотелось первому заговорить о том, что пора и передохнуть и закусить. У нас с Сергеем всегда такая история, никто не хочет первый уступить, оба голодные, устали идем раздосадованные и недовольные, и молчим, ожидая, кто первый не вытерпит.
Подул ветер, ноги провалились между камней, скрытые снегом трещины, как предательские ловушки караулили каждый шаг; рододендрон цеплялся, не давая возможности итти полным шагом. Мы вылезли на небольшую поляну, почти через всю ее длину лежала сучковатая пихта. Я шел впереди и первым заметил рысь. Она стояла в нерешительности на сваленной пихте и глядела в нашу сторону. Ее седоватая шкурка с неясными пятнами хорошо сливалась с окружающим. Время терять нельзя было. Я поднял ружье и выстрелил. Рысь сделала большой прыжок, остановилась, глухое рычание давилось в горле. Еще прыжок и она исчезла в кустарнике. Сергей выстрелил, но неудачно. Мы бросились в кустарник, в следах кровь. «Ранена. Рысь на рану слаба, если хорошо вдарил, не уйдет, наша», закричал Сергей. И мы в перегонку бросились по следу. Но кровь скоро почти совсем исчезла, следы свернули в лес и пошли вниз. Совсем смеркалось. Приходилось отказаться от преследования и ночевать где попало.
Выбрав побольше пихту, мы разгребли снег, устроили из него вал, наломали пихтовых веток, разожгли большой огонь, сухих дров вокруг было много, и быстро поужинав, легли спать. Ночью было холодно, я то и дело просыпался и подкладывал дров. Рысь и неудачный выстрел взволновали меня, глупые сны лезли в голову, и до свету, решив, что все равно не выспишься, я начал готовить завтрак. Сергей спокойно спал, повернувшись спиной к огню, но холод и его донимал, ноги он неестественно скорчил и изогнул, чтобы быть поближе к огню. Развиднелось, серая предутренняя дымка таяла, расползалась. Яснее выступали горы, еще окутанные местами ночной мглой. На западе снежные вершины вспыхнули, охваченные потоком белых лучей, ослепительно блестел снег, искрились молодые наледи.
Быстро собравшись, мы опять пошли по следу. Но нас ожидало полное разочарование. Кровь совсем исчезла, следы шли спокойнее, прыжки сокращались.
- «Плохо зацарапал, теперь уйдет и не сыщешь. Одно хоть ладно, может совсем убежит».
- «Да, отвечал Сергей, не пришлось шкурку взять. Ну да, коль эту прогнали, другой тут нет; это не в их повадках, они сейчас друг друга сторонятся, норовят в одиночку жить». И махнув рукой на след, мы решительно свернули к балагану.
- «Два дня за-зря потеряли, только, что ноги понабили».
- «Да, что говорить, сколько не хныкай, а еще до дому мыкать», пробурчал Сергей.
ГЛ.VII. МЕЖДУ ДЕЛОМ.
Декабрь шел за половину. Монотонные скучные дни, дни ненастья, когда по лесу, как сумасшедшая выла вьюга и приходилось подолгу отсиживаться в балагане, слушая рассказы Семеныча, сменялись хорошей погодой, длинными обходами и охотой. Несколько раз совсем теплело, еще ярче делался блеск наледей, в солнечных местах, а на южных склонах гор, «повыгревам», понемногу стаивал снег, земля местами совсем обнажалась.
Наш балаган заносило снегом больше и больше, подчас приходилось и раскапывать лопатой выход наружу. Для тепла мы привалили еще снегу и теперь, балаган, казался большим сугробом. На каждой ловушке приходилось бывать раз дней в пять-семь, число ловушек еще увеличилось и наши обходы стали более длительными. Семеныч все жаловался, что куницы на так уж ловятся, как прежде: «Слабеет зверь. Эх раньше разве столько было… куда, и не сравнить. Раньше он сам на тебя лез. Бывало, осенью, в олений рев10, аж лес гудит. Слушать начнешь. В одной балке слышен, в другой, всюду по буграм ревет. Раньше и не всякого били, норовили, чтоб побольше концов у рогов было. Теперь таких и не встретишь.
Я, помню за один вечер как-то трех медведей убил. Теперь, когда одного убьют, так разговоров больше самого медведя. Теперь пантеров11 почти всех перевели, а когда-то встретить их не в редкость было. Над Лабенком их притон был; там скал много, камней уйма, и пихта с сосной. Они те места очень любили. Иной зарычит, так по всей округе слышно… Я уж сколько лет следа их не встречаю, а не то что самого.Зубров сколько было. Люди, как озверели все равно, из-за одних ремней били, а все мясо подчас бросали. Ну и махины же встречались, как бобежит, земля гудом идет. Теперь их уж немного осталось12.10 Период оленей, когда самцы громко ревут.
11 Барс или по местному «пантер» сохранился до сих пор в горах Западного Кавказа.
12 Зубры на Кавказе окончательно истреблены в 1926-1927 г.г.
И куницы меньше, той хоть не так. Эта худоба свычная, человек близко жить будет, так и в курятник лазить начнет, изведет просто. Да, болтали, что и овец душила. Мой кум сказывал, одну осень, куницы в хутор к ним повадилась, а раньше и в окружности-то не было. Урожай на орех в тот год был, а ореху тьма-тьмущая вокруг хутора, да, сильный такой урожай, диву все девились. Мышей по орешникам пропасть развелась. Куницы вслед за мышами из лесу переселились. Тут они с мышей и перешли на кур; так начали душить, одна беда, измучились с ними. Как дело под утро, в курятнике шум. Глядишь, опять недостача. Больше душили, чем съедали. Злобная худоба. А на другое лето, ни одной куницы, часть словили, часть ушла и мышей в тот год передохло много, болели они чем-то. Куница опять в горы подалась. Ягод было много, а до ягод она любительница.
ГЛ.VIII. У БЕРЛОГИ.
Стояла чудная погода. Снег под лучами солнца блестел до боли. Сильно потеплело и к ногам приставала налипь. Я ушел побродить, в надежде подновить запасы мяса. Но, как на зло, ничего не встретилось. Были следы свиней, очень старые. От нечего делать я взял свежий след куницы и пошел по нему. Куница бежала прыжками в полметра и больше. Отпечатки тесно сдвинутых задних ног попадали, как раз, в ямки от передних. Так легче было двигаться, не приходилось второй раз вытаскивать лапки из снегу.
По следу я дошел до дерева, здесь, куница взобралась на бук. Лес в этом месте был редкий и легко можно было заметить ее воздушный путь. Она бежала с дерева на дерево, спускалась по длинным сучкам, делала прыжок, и снова дальше. Так я выбрался на полянку, у большого дуплистого ильма следы кончились. Очевидно она здесь. Ну, кумушка, не уйдешь. Я обошел вокруг, тщательно осмотрел сучки, да дальше куница не ходила. Я раньше слыхал о манере куниц, перед тем, как залечь в дупло, пробежать некоторое время по деревьям. Куница легла на день, теперь она отдыхает.
Я тихонько постучал прикладом по стволу, если куница в дупле, то должна выпрыгнуть. Ничего не было. Вокруг ильма росли густые кусты рододендрона, сверху из замело снегом, ноги проваливались, поворачиваться было неудобно. Приготовив ружье, я занял более удобную позицию для наблюдения. Выше моей головы метров на десять, чернело большое длинное дупло. Я ударил решительнее, удар гулко отозвался в лесу. Я отскочил и прицелился в дупло. Но, тут произошло более, чем неожиданное. Сугроб под ильмом пришел в движение, с кустов скатился снег. Еще мгновение, и с ревом раскинув рододу, косматая морда медведя выставилась наружу из под огромной валежины.
Я очень испугался, невольно отшатнулся, я поскользнулся и упал в снег. Медведь неуклюже раздвигая кусты, вылез на верх. Я вскочил на колени и быстро выстрелил. Раздался еще более ужасный рев, раненый в лапу, хромая; припадая мордой к снегу, он бросился на меня. Я вскочил на ноги и отбежал немного назад. Обернулся. Еще промедление и будет поздно. Я целился тщательно, но руки мои от волнения плохо слушались. Ближе и ближе. Я чувствовал на себе его тяжелое дыхание. С усилием дернул спуск.
Раненый в грудь, медведь поднялся на задние лапы, неуверенно шагнул вперед… Его тело качалось, он, как-то осел назад и растянулся на снегу. Лапы еще продолжали конвульсивно двигаться, красные круги ширились по разбросанному снегу. Я выстрелил еще раз. Теперь все было кончено, только кровь еще сильнее хлынула и черной струйкой стекала из оскаленного рта. Я никак не мог успокоится. Сделай я еще неосторожный шаг и может быть все было бы кончено. Еще раз оглядел неподвижную тушу. Ну, теперь будет мясо. Медведь не успел исхудать, осенние запасы жира еще не сошли. Забыв о кунице, я бросился с радостной новостью к своим.
ГЛ.IX. ОГОНЬ.
Иные дни мы безвыходно сидели в балагане. Носа не высунешь, вьюга плюется, бьется в лицо, ветер сбивает снег, треплет, издевается, холод вливается отовсюду… Попробуй пройдись.Вечера нет, или весь день – сумерки, невидимая подкрадывается ночь. Только огонь вспыхивает ярче, и краснее дрожащие языки пламени… Разговор не вяжется, все пересказано и хочется молчать и смотреть на огонь. Часами сидишь без воли бегут мысли… О чем, подчас не ответишь…Станица. Что там делается сейчас. Откуда-то всплывают воспоминания о школьных днях. Школа – большая хата. Туда я три года бегал, драки, ссоры, учитель, - он теперь уехал. Дома… отец… первый год в лесу. А дальше лес и лес. Я не знаю, где был больше в станице или в горах.
Мы часто ходили с Сергеем. Он важно шагал большими шагами впереди. Он и теперь так ходит, тихо, беззвучно, как кошка; словно на одних пальцах. Шаги крупные, а сам идет медленно, не любил спешить. Я все смеялся, что он тихо ходит. Первые охоты я охотился «просто так», потом всерьез, чаще и чаще. Брат уехал в Майкоп на завод, отец захворал и ту осень я домой забегал лишь между делом.
Когда-то скучал в лесу, особенно одному было тоскливо и не по себе. Ночью не спится, за день перебегаешь, устанешь, а сна нет. Потом привык, стал не замечать.Лет с шестнадцати я решил записывать самое интересное в моей жизни, тогда писал все и много. И сейчас тетрадки у нас в корзинке целы.Если кто-нибудь спросит меня: - «А теперь скучаю я или нет», «Разве в такие дни не скучно». Странно все таки, я отвечу – «Нет». Быть может я отвык скучать, может быть слишком привык к скуке таких дней и не замечаю.
И Сергей, и особенно Семеныч, они тоже скажут. Если нет совсем дела, если не о чем больше болтать, можно сидеть, сидеть час за часом и глядеть на огонь. Огонь в лесу все. Без огня нет жизни, замерзнешь. Без огня не высидишь долгие черные ночи и сумеречные дни.Бегут часы, извиваются огненные змеи, шипят угли и таращатся, пугая мрак. Стоит пожить в лесу и каждый полюбит огонь, привыкнет делить с ним свое одиночество и наконец забудет о нем.
ГЛ.X. ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ СЛЕД.
Дурные дни так быстро проходят, как дурные мысли. После заточения в дымном балагане, ярче, казалось, солнце. Невольно щурились глаза от ослепительных волн света. Черное и темное скрадывалось, исчезало. Всюду – солнце, белый, белый до боли снег.
- «Эх, мА. Позамело то, гляди, гляди, позаносило сколько». Семеныч налаживал сумку. – «Ну теперь и трусить13 можно, все в ладности». Мы тронулись; наш след оставался большими неправильными ямами, ямами от широких кругов. У рядов мы разошлись, Семеныч пошел в сторону, по своему ряду, я пошел на свой.
Всего каких-нибудь неделю, как я был в обходе, а так все изменилось. Высоко торчащие пни, теперь еле выглядывали из под снега, кустарники исчезали в сугробах; глубоко в снег ушли и ловушки и, если бы не натесы на деревьях, то не сразу и найти их. Я шел держась натесов, мои старые следы, довольно хорошо протоптанная тропка, тоже не были заметены и лишь еле заметная ложбинка, слабо виднелась в беспорядке снежных сугробов. Улов был более, чем хороший. Пять пушистых куниц. Когда я разжимал ловушку, вынимая окоченевшее, не естественное изогнутое тело, то странные чувства охватывали. Было жаль, хитрого и злобного зверька, полного кипучей, беспокойной жизни, и вместе, проводя рукой по пушистой шкурке, я говорил, – еще одна… Еще одна желтодушка. Подходя, я глядел издалека, если следы по подходному дереву, сбита ли давилка. Иногда я разочаровывался, в ловушке оказалась сойка. Голод подбирался, зима стояла в разгаре и сойкам туго приходилось в поисках за птицей. Надо сказать, что ловились почти одни желтодушки, только в ловушках Сергея изредка попадались и белодушки. Не далеко от его ряда были осыпи и большие камни, в тех местах обычно и живет белодушка. Эта куница скорее горная, чем лесная; мех ее грубее и приспособлен для лазания по камням, по чащам рододендрона в погоне за дичью. Подновив ловушки, спрятав куниц в сумку, я спустился по большому оврагу к балагану.
Уже смеркалось, вскоре вернулся и Семеныч.
- «Знаешь. Дмитрий, у моих ловушек след от кругов».
- «Наверно Сергей заходил».
- «Да, нет, зачем ему, он на охоту ладился, ему в другую сторону совсем. Да, что я не знаю следов его, там – круги широкие были. Видно человек чужой ходил. Я наперво подумал, ну, вор залез. Ан, нет, в сторону свернул, назад… да и куница, как раз была в первых трех ловушках, видно подходил, а не тронул, так и висела, как поймалась. Он сверху на ряд зашел, покрутил и свернул назад, в пятку14 пошел себе. Да, верно, нездешний, путлял много, с балки на балку, туды-сюды. А назад все по своему следу. Если из нашей станицы, то к нам зашел бы наверное, в станице знают, где мы стоим. Я прошел по следу, его до Киши, он с той стороны пришел». 14 Назад по своему следу.
Мы принялись обсуждать с Семенычем происшествие. Встретить человеческий след в таком безлюдье конечно событие. Так дело нельзя было оставлять. Может быть, кто-нибудь обиделся, заблудился, а может и правда под ловушки, налаживался, кто его знает. Решено было завтра же отправится и проследить дальше след.
ГЛ.XI. ПО СЛЕДУ.
На следующий день, быстро позавтракав, мы пошли к Кише. Сергей не вернулся с охоты и к утру, мы решили его не дожидаться. Над рекой застыли ледяные мосты, ненадежные, заметенные снегом. Кто знает, выдержит или нет. Приглушенный шум бился внизу, река скованная, еще продолжала бесноваться и свирепствовать, не желая признавать плена. Порою шум увеличивался и казалось, что вот-вот, падут оковы и река вырвется через лед. Мы перебрались по поваленному поперек сухостою. Киша шла притоками и приходилось несколько раз переправляться таким способом. След, по которому мы шли, поднимался на гору. После долгого молчания Семеныч заговорил:
- «Когда мы стояли под Лагонаками, по реке Цице, это лет пятнадцать тому назад. Да, добрых пятнадцать с гаком. Еще Дубовского отец с нами ходил по куницам. То за одну зиму два раза дело до ножей доходило… С Темнолесского, недалече от нас, стояли еще; дурной народ, на редкость дурной. Повадились воровать куницу вытаскивая из ловушек. Раз я словил одного. Застал, когда куницу вытаскивал из заминалок. Ну намял его я тогда порядком, коли жив сейчас помнит. Ничего не сказал, Только волком поглядел и убежал. Сообщил я ребятам – держи ухо востро, без ружья смотри не ходи. Недели с две прошло ничего, а потом опять следы нашли и куниц видно сняли. Собрались мы все вечером и двинули по следу. В их лагерь к вечеру и нагрянули. Сидело их трое наружу у костра. Один куницу драл.
- «Так вы здесь ворованных куниц дерете, давай назад, стрелять будем». Они по-вскакивали с мета, кто за ноги, кто за ружье схватился. Еще чуть-чуть и такую бы кашу заварили. Да, струсили, увидели нас больше, отдали. Так вот и жили, как волки; под конец все подвое ходили, одному боязно было. Дубовского в ту зиму здорово порезали, лежал несколько дней. Мы ихнего одного излупили до полу-смерти. Просто покоя не было, аж куницы противны стали. В суд подали, приезжал из Майкопа на место судейский. Мытарили-мытарили. Так ничем и не кончилось, деньгами наверное они задарили свидетеля».
Лицо Семеныча во время рассказа вспыхивало недобрыми огоньками, старая обида. Лоб сдвигался, брови высоко поднимались и глубокие большие морщины на минуту неподвижными складками застывали над ними. Теперь он молчал, но губы еще шептали неслышное, подрагивая судорожно и беспокойно. Охотничьи угодья совсем не ограничивались и подобные ссоры между куничниками были не в редкость. Кто захватит первым место, тот и хозяин, остальным оставались места похуже. Из-за хороших угодий издавна спорили, дело доходило до убийств. А тут еще княжеские егеря позабрали лучшие места и стало совсем тесно.
Следуя точно по следу, мы добрались до балагана, у реки Холодной. Балаган был пуст, но зола еще теплая. Очевидно, что еще утром здесь кто-то был. Около балагана следы расходились, встречный сворачивал влево, к Тыбге, а свежий шел в сторону Козлиной поляны. Теперь все объяснялось. - «Это с Тягеней, сказал Семеныч, там хороший балаган стоит; кажется с Сахрая ребята по куницам туда хотели идти. Как это я раньше не вспомнил. Конечно они, никто другой». Верно, выслеживаемый нами человек, охотился под Тыбгой, оттуда пришел к этому балагану, ходит зачем-то за Кишу, вернулся, оттуда, ночевал в этом же балагане и сегодня утром пошел обратно на Тягеня.
Обсудив дело, мы решили сходить на Тягеня. Возможность поболтать, может быть встретить знакомых, узнать новости, была слишком соблазнительна при нашей уединенной жизни. И тем более пути туда было не больше полдня. Немного передохнув, мы тронулись дальше. Да, мы были правы, человек шел с охоты, его круги теперь оставляли более глубокий след, чем раньше. Из балагана он захватил ношу, видно было это по частым его остановкам и по тому, что на них он сбрасывал ношу, о чем говорил смятый снег. Наш путь шел густым пихтовым лесом, с балки на балку, выше и выше. Напрямик подыматься было трудно, приходилось делать большие круги и длинными зиг-загами взбираться выше. При таком подъеме не так мешает снег.
От Киши к Тягеням местность все время поднимается. Ближе к Тягеням начинаются длинные поляны, одна поляна сменяет другую. Место это и получило название Тягеня от слова тянутся. Полянами итти было куда хуже и, если бы не протопанный впереди нас след, то мы двигались бы еще мадленнее. Еще издали мы увидели серый дым, поднимавшийся над лесом. Еще пол часа и мы стояли перед балаганом. На наши шаги раздался говор изнутри, привалка, служившая, дверью, оттолкнулась и взлохмаченная черная голова, без шапки, выглянула наружу. Лицо было сильно закопчено и измазано углем. Я невольно улыбнулся.
- «Принимайте гостей».
-«Здравствуйте, заходите в балаган», ответствовала лохматая голова.
Скинув круги и обтрусив снег мы зашли… По середине горел костер, в черном большом котелке кипела вода. Вокруг сидело трое. В балагане было тепло и сидели они скинув теплые куртки. Со свету, казалось темно, дым ел глаза и мешал глядеть. Сразу я никак не мог разобраться, люди казались знакомыми, точно я видел их где-то.
- «С Сахрая будите», спросил Семеныч.
- «Да, ты дед, не узнаешь что ли», заговорил самый старший из них. Это был мужчина лет сорока, очень низкого роста; сидел он съежившись и поджав ноги, мешая большой ложкой кипевшую воду.
- «Бугай. Ты как сюда попал. Тебя в Сахрае давно видать не было». Теперь я тоже узнал Бугая, он раньше пастухом ходил, с ним я часто встречался, заходя с охоты ночевать в его кош. Говорил он ломанным украинским языком и очень любил смеяться. Смех у него был высокий и очень жиденький. Сам он при этом весь трясся и особенно забавно прыгал безбородый подбородок.
- «Я в Майкопе три года без мала работал, да тоска взяла. Лесу захотелось опять. Ну и дело сделано, как задумано, решил куниц половить. Оговорившись с братом и айда. И не жалею, куничка ловится здорово, ничего не скажешь». Теперь заговорили все на перебой, перебивая друг друга, делились удачами и неудачами, рассказывали последние приключения. Остальных двоих лохматого и другого, совсем молодого паренька, я не знал и видел впервые. Когда в лесу так встречаешься, то сходишься очень быстро. Один язык, одни интересы, все это сближает. Несколько слов, один рассказ и мы были уже старые знакомые. Они были ближе к своему селению и иногда наведывались домой. Все самые свежие новости с села торопливо передавались…
Живя всю зиму втроем, незаметно надоедаешь друг другу. Слишком хорошо делаешься известным товарищу, рассказы каждого уже знают все и, теперь, разговор с новыми людьми был особенно приятен. Бугай засыпал круп в котелок и, ухмыльнувшись про себя, вставил: «За вкус не ручаюсь, а горячо будет».
- «Доставайте-ка ложки, в момент готово будет».
Мы порядком проголодались м с радостью приняли предложение. Возвращаться сегодня домой было поздно и мы решили заночевать в гостях. Следы, которые нас привели к балагану, были лохматого, звали его Степаном. Он ходил на охоту под Тыбгу и оттуда спустился к Холодной. За Кишу он ходил искать наш балаган, о котором слыхал раньше, но неудачно. Уже давно было ночь, мы разместились вокруг костра, пора было спать.
- «Ну, сказал Бугай, отчего солдат гладок, поел да на бок». Я получше завернулся и скоро заснул.
ГЛ.XII. ПРОГУЛКА.
«Зима пошла под гору», как говорил Семеныч, дни росли, спокойные ночи ушли и, главное, сократились сумеречные вечера. Днем еще ярче играло солнце на зеленевшихся снегах, его лучи искрились по вершинам окрестных гор. Часто небо совсем голубело, лишь по окраинам свода у дальних гребней, тона сгущались в серую дымку. В полдень делалось совсем тепло и снег беспомощно оседал под тяжестью ходока. Но стоило уйти по глубже в лес, на теневые склоны гор, под старые мохнатые пихты, туда, где беспорядочно громоздились сугробы и снова начиналось полновластное царство зимы. Лес был такой же глухой, безмолвный. Изредка вздрагивали ветки от перелетевшей птицы или издалека доносился тревожный крик поползня. Давно не падало снега, старые следы хорошо сохранились и путались вместе с новыми. Затейливые узоры тянулись во все стороны, сплетались, расходились и бежали беспокойно дальше, поди, подумаешь – сколько зверя, попробуй выследить, увидеть… Не так просто, про путаешь целый день и может быть понапрасну.
Вот прошел олень, видно большой старый самец. Следы оленя самца – округлее сзади, чем самки. Они много крупнее и отпечатки копыт не так сильно раздвинуты. Переходя от следа к следу, я пробирался дальше и дальше. Делать было нечего. Мясо имелось в запасе (Сергей славно поохотился пока гостили), ловушки мы обошли только вчера. Семеныч остался в балагане, а мы с Сергеем, вскинув ружья, пошли бродить, он за Кишу, а я вверх по склону Джуги. В такой чудный день не хочется ни о чем думать, не хочется на чем-либо сосредотачиваться. Мысли скользят сами собой с предмета на предмет легко и не задерживаясь.
Но люди проведшие все детство в лесу, молчаливы и в радости. Никогда не услышишь чтобы в таком веселом настроении кто-нибудь запел или стал насвистывать. На всех лежит одна – печать молчания, скрепленная долгими годами жизни в лесу. И, если со стороны может показаться, что человек совсем замечтался и не чего не замечает, то это будет неверно. Лес приучает каждый миг быть настороже, слышишь далекие шорохи и каждый ком снега, сбитый крылом неосторожной птицы будет услышан. В лесу нельзя быть мечтателем, мечтатели умирают от голода. Настоящий «лесной» человек молчалив и наблюдателен. Не потому ли, что так много приходится молчать в лесном одиночестве, охотники, собравшись компанией, никогда не могут наговориться до сыта и по десять раз пересказывая свои приключения. Я довольно высоко поднялся, здесь следов стало меньше, места были более каменистые и труднопроходимы.
Сел на заваленный сугробом пень. Вниз тянулась длинная прогалина по лесу, когда-нибудь, здесь прошел снежный обвал, в беспорядке нагроможденные камни громоздились один на другой, старые высохшие стволы пихт причудливо выпирали корнями из общей массы. Вся прогалина хорошо освещалась солнцем. Встав на пень, я мог видеть далеко вниз. Место было очень красивое; отступившие деревья давали возможность далеко видеть, – на хребты, за Кишу и дальше. Слева поднимался суровый Уруштен, голубой ледник застыл на его склоне, дальше Ассара, еще дальше беспорядочные гряды гребней. Почти прямо против меня Лохмач – огромный бугор, его склоны были изборождены каменными обвалами. Местами снег на его склонах нахлобучился грозными шапками, повиснув над бездной. Когда начнет таять, берегись попасть под такой навес. Не мало куничников поплатилось за неосторожность и были навеки погребены лавинами.
С моего места хорошо был виден участок на Джуге. Нескоько лет тому назад там разыгрался ужасный бурелом, и, как раз, из-за того, что та часть леса росла на холме, она и пострадала больше всех. Семеныч говорит, что за всю жизнь, он не припомнит подобного бурелома. Он тогда с одним товарищем был в компании, балаган их стоял за Холодной. И его товарищ угодил в самый бурелом. Когда я был в тех местах и глядел на сваленный лес, то просто не верилось, что можно остаться в живых. На протяжении нескольких сот метров огромные пихты лежали вывернутыми с корнем, местами пихты были поставлены вверх корнем, все вокруг совершенно разворочено. Товарищ Семеныча – Васильев, всю ночь пролежал под большим камнем; на камень упала пихта и только чудом остался он жив, хотя ветками и здорово похлестало его. Когда на утро прошел ураган и он вернулся, то был совершенно неузнаваем, так изменила одна ночь его лицо.
Еще раз взглянув на горы, я перевел взор на прогалину. Мне показалось, что что-то скользнуло по камню. Я стол вглядываться внимательнее; да, я не ошибся, еще раз что-то черное быстро скользнуло по заснеженному дереву и юркнуло за сугроб. Но расстояние было слишком большое и как следует ничего нельзя было разобрать… Я решил спуститься ниже. Взяв ружье в руки, осторожно, с камня на камень я начал спуск. Ноги проваливались между камнями, снег сползал под тяжестью тела; очень трудно было подкрасться бесшумно. Я воспользовался длинным поваленным стволом и, опираясь рукой об него, соскользнул по большому камню. Теперь метров пятнадцать отделяло меня от того места. Я сел за камень и стал ждать. Вероятно, я сидел минут десять и начал уже думать, что зверек испугался и больше не покажется. Но, нет, терпение мое вознаградилось. Совсем недалеко от меня из под камня выскочили две куницы.
Передняя вскочила на камень и задорно взмахнув головой и хвостом, начала кружиться на месте. Другая бросилась на нее и причудливыми прыжками, изгибаясь дугой в спине, старалась поймать первую. Никогда я не видел ничего подобного и весь превратился во внимание. Временами они останавливались, полу-испуганно застывали на месте и оглядываясь вокруг, затем снова возобновлялась игра. Иногда они начинали кусать друг друга в загривок, поднимая ужасную кутерьму. Когда куница делала прыжок по воздуху, то все ее тело вытягивалось, хвост служил одним продолжением туловища и в этот момент она напоминала гибкую змею. Я никогда не мог предполагать такой легкости в движениях. Кажется, я слишком поздно вспомнил, что со мной было ружье. Неудачно пошевелившись, я и пугал их прежде, чем я успел выстрелить, куницы исчезли. Решив, что ждать еще бесполезней, я попробовал отыскать их в груде камней. Но куда. В таком хаосе и человека-то не сыщешь, а то что куницу.
Махнув рукой на бесполезные поиски, я решил вернуться домой. Семеныч очень заинтересовался моим рассказом и долго расспрашивал о подробностях. «У куниц теперь самое время игры15… мне раза два приходилось видеть подобное… Это тебе подвезло… Осторожный зверь, задаром на глаза не попадется». 15 Настоящий брачный период у куниц бывает в августе, в феврале наблюдаются только игры. Этот интересный вопрос был разрешен совсем недавно. Большинство охотников до сих пор считают, что течка у куницы бывает в феврале. После ужина Семеныч рассказал, как он нашел однажды в мае кунье гнездо: «Я шел между камней и вижу больно перьев в одном месте накидано много, видно, что не с одного раза они здесь.
А как раз, тут щель между камней и сверху большой камень нависает. Камень мне тот спихнуть удалось. Заглянул в дыру и вижу хвост и перья, много перьев валяется. Пригляделся кунички совсем молодые – четыре штуки их было, самой матки не было. Они испугались, прижались друг к другу, одни глаза блестят. Я их не тронул, все одно проку никакого, обратно камень завалил и ушел. Думал еще как-нибудь зайти поглядеть, да, как-то не пришлось в тех местах бывать, так я их больше и не видел».
ГЛ.XIII. В СНЕГУ.
Последние дни было морозно, снег затвердел ледяной коркой и хорошо держал. Лес плавал в тумане; дым из балагана низко стелился, не хотел подниматься, крутил по балагану. В балагане невозможно было сидеть, глаза слезились и дышать было нечем. Наши запасы мяса подходили к концу и я ушел на охоту. Я решил перебраться через Кишу и пройти по течению склоном хребта. В холодные дни зверь уходит с верхов, в густом ельнике. Росшем кое-где по склону, я думал найти свиней.
Иттибыло легко, твердый наст весело скрипел под поршнями, круги я оставил дома, они совсем были не нужны. Морозный воздух бодрил, щипал щеки и нос и заставлял ускорить шаги. В морозные дни далеко слышно вокруг, застучит ли дятел, его дробный стук гулко разнесется в окрестности, вскрикнет ли испуганная птица, шумно взмахнув крыльями в морозной тишине.
Пихты, отягченные снегом, склонив покорные ветви, казались застывшими в зимнем молчании. В лесу полумгла, солнце не доходило, его лучи терялись в морозном мареве, окутывающем лес. Что-то сказочное есть в лесу в такие дни, лес кажется вымершим, и тревожные крики птиц – посторонними, приходящими из далекой белесой дымки. Птицы и звери словно чужие в лесном покое, потому-то так гулко и беспокойно разносятся их голоса.
Мне не повезло, следов свежих не попадалось, напрасно я вглядывался в холмы сугробов и пытливо глядел вокруг. Уж как не повезет сначала, так и не пойдет до конца», невольно подумалось. Но сдаваться не хотелось, я шел дальше и дальше, торопливыми большими шагами. Наконец мне попались свежие кабаньи следы, небольшой гурт, штуки четыре, не так давно здесь прошел. Настроение снова поднялось и я еще быстрее пошел по следу. Свиньи были голодные, там и здесь они пытались рыться, разбрасывая снег у буков, но снег плотно застыл и трудно было что-либо отрыть. Во многих местах они грызли молодую поросль, веточки и кора во множестве валялась во круг.
Теперь я шел с одной мыслью, только бы настигнуть свиней, в балаган я все равно не успею вернуться, ночевать придется в лесу; но только бы не зря проходить день, и быть с мясом. Я думал, что они шли не намного впереди меня, они так часто останавливались и рылись. Вместе со следом я постепенно поднимался выше на хребет, пихт стало меньше, свиньи шли буковым лесом. Уже было далеко за полдень, я заметил, что сильно потеплело против утра и отстегнул куртку, чтобы свободнее дышать. Быстрая ходьба начинала утомлять, но я не убавлял скорости, цель была так близка. К вечеру погода совсем изменилась, пошел крупными хлопьями снег. Я очень боялся, что снег заметет следы, да и темнота надвигалась. Скорее, скорее. Передо мной была большая балка, на противоположной стороне я увидел свиней. Я застыл на месте, они могли заметить меня, хотя и близко, но стрелять было очень неудобно. Я ошибся видно в следах, их было всего три. Воспользовавшись тем, что они исчезли за большим сугробом, я быстро стал спускаться в балку, держа наготове ружье.
Я крался с осторожностью кошки, беззвучно взбираясь на другой склон балки. Настигнуть после такой длинной погони и упустить, с этим я не мог согласиться. Я полз на четвереньках, местами на коленях и наконец выбрался наверх. Свиньи успели порядочно отойти. Пользуясь деревьями, я подкрался еще ближе и выбрав самую большую, стал целиться. Теперь мясо будет моим. Я спустил курок, раздался сухой треск, но выстрела не последовало. Свиньи слышали его, они подняли голову и беспокойно втягивали воздух с тревожным хрюканьем. Я быстро перезарядил ружье и выстрелил. Они уже заметили меня и побежали. Я попал в переднюю, она перевернулась и упала, остальные бросились в сторону. Уверенный в выстреле, я не стал заряжать ружье и побежал к свинье. Но прежде, чем я добежал, она вскочила и бросилась по косогору. На бегу я выстрелил еще раз, но кажется не попал. Свинья была ранена, но еще больше оглушена, так как крови было очень мало. Вероятно я пробежал с километр, надеясь, что она упадет. Но напрасно… уже совсем стемнело и думать о преследовании не приходилось.
Надо выбирать по лучше пихту и раскладывать костер. Я спустился в склон Холодной и вскинул сумку у большой пихты, принялся поспешно за рубку дров. Со мной был топорик, хвороста было мало, я выбрал засохшее дерево и срубил его. Снег все усиливался, стало совсем темно. Не приходилось и думать, что удастся выспаться в такую ночь. Я сел к самому стволу и перед собой разложил большой костер. Дневная тишина сменилась дикими завываниями ветра. Лес ожил, старые пихты мрачными призраками раскачивались, смерзшиеся стволы трещали и скрипели на все голоса. Когда от новой охапки дров ярче вспыхивал мой костер, я мог видеть. Как судорожно бился вокруг оснеженной лапы пихты, как взметаемый порывами ветра, крутился снег, взвивался в причудливой пляске и шипя кидался на мой костер. Метель была на все голоса. Со мной почти не было провизии, я рассчитывал вернуться еще сегодня домой, а теперь приходилось ночевать.
Я съел не большой кусочек сала с хлебом, оставив еще меньше на утро. Сало только больше раздразнило мой голод, целый день беготни и теперь такая ночь. Спать было невозможно, несмотря на большой огонь порывы ветра налетали с боков, засыпая слипшимся снегом и, казалось, что ветер пробирает до самых костей, до мозга. Меня немного тошнило от голода, от холода в голове стоял страшный шум, хотелось спать, глаза слипались, но холод снова охватывал и прогонял сон. Чтобы было теплее я привалил с боков по охапке дров, но и это плохо помогало. Я с тревогой думал о том, как я доберусь до дома и в душе проклинал свиней, так далеко загнавших меня. Только к утру, когда утих ветер, я заснул часа на два. Было часов девять утра, когда я стряхнул дрему и решил что пора идти. Я ужаснулся перемене в лесу, происшедшей за ночь. Все потонуло в сугробах. Нижние ветки исчезли под снегом, всюду снег и снег; около моей пихты стоял пень – метра полтора вышиною, теперь он еле торчал из под снега.
Густыми хлопьями снег еще продолжал итти, ветер стих и в лесу стоял своеобразный шорох падающих хлопьев. Ошеломленный стоял я и не знал, что предпринять. Никогда я еще не видел, что бы такой густой снег выпадал за одну ночь. Чуть не со злобой я вспомнил Семеныча с его весной на носу. Вот попробуй тут и выберись. Весна. Но надо было что-то предпринять, надо было выбираться, этак ждать и пропасть не трудно. Я выбрал пошире полено и соорудил из него небольшую лопатку. Быстро проглотив остатки провизии и получше закутавшись, я начал путь. Да, если его можно так назвать. Местами я раскидывал снег, отвоевывая каждый шаг, местами полз. В балках мне снегу было по горло, снег всюду понабился, я промок насквозь и мои руки начали коченеть. Занесла же меня нелегкая, был почти у впадения Холодной в Кишу. Я шел несколько часов, силы начали покидать меня. Окончательно я выбился из сил в одной глубокой балке.
Туда снегу по сдувало с обеих сторон, а иного пути не было, надо было перебираться. Если спуститься было и не так трудно, то выбраться на другую сторону почти невозможно. Склон был крутой, снегу было выше головы. Я шел, как крот под снегом, пробивая лопаткой дорогу. Уже было за обед, когда я выбрался из этой балки. До балагана было и не так далеко, но я чувствовал, что не дойду. Странное безразличие охватило меня, голод исчез, осталась одна тошнота, полубессознательно пробивал я путь, поминутно отдыхая. Я перебрался через Кишу, лишь поляна отделяла меня от балагана. Снег на поляне уже слежался и продвигаться по нему было еще труднее, я падал, вставал, снова шел, то под снегом, то сверху. Силы совсем покинули меня. Думаю, не дойду. Нехорошо так стало. Пропал. А балаган совсем близко, мне его с холма было раньше видно…
Упал я в снег, руки не слушаются, снял ружье, еле-еле выстрелил. Бац. Еще раз – бац. Слышу, как во сне, люди кричат (Семеныча голос). А меня не видно, под бугром я был. Собрал последние силы и отполз обратно на холм. Они как заметили, руками машит, идут ко мне в кругах. Подошел ко мне Семеныч, - «Ты, что стрелял». – «Итти дальше не могу». Они мне путь пробили в кругах, я пошел за ними. У самого балагана я отстал и сел, говорю идите; чуть передохну, сейчас приду, что-то жарко стало. Дальше все помню смутно. Как сел я, такой покой охватил меня, ничего не хочется, приятно, кто-то улыбается мне и что-то говорит, а понять я не могу. Потом все закружилось, стало совсем темно…
Я очнулся в балагане, Семеныч сидит у огня, Сергей что-то суетится. Сам я стою над костром, протянул руки в огонь… Верно так с полчаса стоял, хочу заговорить и губы не двигаются. – «Ну, как оно того», словно откуда-то издалека раздается голос Семеныча: – «А мы тебя чуть не волоком дотащили, пришли развели получше огонь, а тебя все нет и нет. Что думаем, он не идет, вышли, а ты сидишь. Толкаем тебя, а ты бормочешь – мне хорошо».
ГЛ.XIV. ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
Прошло неделю с той неудачной охоты. Опять установилась хорошая погода… Мех у куниц был уже не тот, приближалась весенняя линька и конец куньему промыслу. Март шел за половину.
Уложив в сумы всю поклажу, забрав шкурки, мы тронулись домой в станицу. Я плохо себя чувствовал и только дня два, как встал… Итти было тяжело, снег лип и проваливался даже под кругами. Мы перебрались осторожно через Кишу. На ней кое-где поломались ледяные своды и свободная вода черными окнами глядела там и здесь. Еще немного и все придет в движение. Ледяные ковы с грохотом лопнут, взбешенная вода устремиться через лед – поверх льду, сокрушая и ломая лед, и вся масса, воды и льда, общим грохочущим потоком унесется вниз. Внизу появились новые птицы, все громче черный дятел выбивал свою барабанную дробь, чувствовалось приближение весны. Начиналось время птичьих кочевий из долин и низин к верху в горы. Мы истратили четыре дня на обратный путь, в исходе последнего вечера лес остался сзади и родная станица открылась нашим глазам.
Еще полчаса и мы разошлись по домам. Меня ожидали последние дня четыре и все были рады моему приходу. Целый вечер я рассказывал свои приключения родне и набившимся в хату товарищам. На другой день мы отправились к скупщику. Он жил в просторной хорошей хате. Когда мы вошли, то увидели за прилавком толстого мужчину в очках. Вид у него был важнецкий. За хорошие шкурки он платил обычно пятнадцать рублей, за худшие дешевле. Он подолгу перебирал каждую шкурку, гладил мех, дул на него и тщательно прощупывал мездру, стараясь найти изъян. Наконец оглядев всю, объявлял цену. Шкурки последнего лова пошли очень дешево, так как мех много подпортился от тепла. Вместо денег он всячески старался всучить товары, да и не мудрено – все они были неважного качества.
В конце концов, хотя и здорово мы поспорили, но обсчитал он нас порядком. Так кончился наш куний промысел. Мы вышли наружу. Весна в станице больше чувствовалась, в воздухе пахло растаявшим навозом, прыгая нахально у самых ног пинькали зяблики. «Ну, в лесу свое отходили – теперь недельки две передохнуть, да и за землю приниматься будет в пору», сказал Семеныч…
